Я познакомилась с Висконти во время работы над фильмом «Рокко и его братья». Там у меня была не роль, а то, что киношники на своем жаргоне называют «камеей», имея в виду красивую, но очень маленькую вещицу. И все равно уже тогда он стал относиться ко мне с любовью, заботиться обо мне и всегда говорил: «Клаудия похожа на кошку, позволяющую погладить себя на диване в гостиной. Но берегитесь: эта кошка может превратиться в тигрицу и разорвать укротителя…» Он разговаривал со мной по-французски, всегда по-французски. Даже записочки писал мне по-французски, питая слабость к этому языку, на котором он и говорил и писал замечательно. То был не итальянский, переведенный на французский, а как бы его родной язык: Висконти овладел им в совершенстве, когда работал у Ренуара.
Фильм «Рокко и его братья» снимался в 1960 году. «Леопард», моя главная работа с Висконти, вышел спустя три года — в 1963-м. Вот для этого-то фильма он и учил меня всему. Например, ходить. Он говорил: «Ты должна передвигаться длинными плавными шагами, всей ступней, всей ногой ощущая землю, по которой ступаешь, пол комнаты, в которую входишь… Когда ты появляешься в дверях, надо, чтобы ты делала это с уверенностью, двигаясь так же пружинисто и легко, как животные».
Висконти очень любил Марлен Дитрих и всегда держал у себя в кабинете ее портрет с собственноручной надписью: «I love you». Он наставлял меня: «Вспоминай о Марлен, о ее «Голубом ангеле»… Старайся перенять ее жесты… Пойми, что играть должно все тело, а не только лицо. Играют руки, ноги, плечи… все».
И я усвоила его уроки — с тех пор у меня изменилась походка. Я перестала ходить, слегка подпрыгивая на высоких каблуках, и научилась, как велел он, делать шаг плавным, пружинистым.
От Лукино Висконти у меня осталась вот эта морщинка посреди лба. Почему? Он все повторял: «Помни, глаза должны говорить то, чего не говорят губы, поэтому пусть твой взгляд будет особенно интенсивным, контрастирующим с тем, что ты произносишь… Даже когда ты смеешься, глаза смеяться не должны. В общем, старайся разделить свое лицо на две половины: взгляд — это одно, а слова — другое…» И напоминал мне об этом при каждом моем выходе, называя меня уменьшительным «Клаудина»: «Клаудина, ни на минуту не забывай, что кисти рук, сами руки, глаза и рот должны находиться в постоянном противоречии. Одна половина твоего лица и тела должна рассказывать историю, противоположную той, что рассказывает другая». Думаю, если внимательно приглядеться ко мне в «Леопарде», можно заметить результаты, которых добился Лукино Висконти: я так старательно выполнила его указания, что даже лицо свое разделила пополам вот этой морщинкой.
Сцену бала мы снимали в Палермо, во дворце Ганджи: на нее ушел целый месяц. Из-за ужасной жары съемки велись по ночам, но уже к трем часам дня мы являлись в гримерную. Я начинала с волос: ежедневно полтора часа уходило на прическу. Мне пришлось отрастить длиннющие волосы, но мыть голову можно было только с разрешения Висконти: я должна была привыкнуть к тому, что во времена «Леопарда» женщины не мыли голову, как сегодня, когда им заблагорассудится. Помню, что парикмахерша после этого фильма перестала работать в кино, — такое у нее было нервное истощение.
Гримом занимался Альберто Де Росси. Висконти требовал, чтобы он подчеркнул мои и без того глубокие глазные впадины легкой сиреневой тенью и густо накрасил ресницы, хотя они и вовсе были накладные. Он сам приходил проверять, как меня напудрили, как нанесли ту или иную тень.
Все мои аксессуары в «Леопарде» были подлинными, старинными — даже платок и духи. И конечно же, чулки.
Надев наряд от самого знаменитого костюмера в мире — Пьерино Този, я уже не могла сесть, и Лукино заказал для меня специальный стул — этакую деревянную подпорку, прислонясь к которой я, практически стоя, лишь опершись на нее локтями, могла немного отдохнуть… Я облачалась в свой наряд — а работу начинали лишь часов в семь вечера, когда становилось прохладнее, — и снимала его часов в пять или шесть утра… Когда фильм отсняли, у меня вокруг талии осталась кровавая отметина, потому что корсет, вероятно, принадлежал когда-то девушке вдвое худее меня, совсем тоненькой, и я должна была уложиться в ее мерки — 53 сантиметра в талии. Прокрустово ложе по сравнению с этим — сущий пустяк…
В первый день, когда на съемочную площадку пришел Ланкастер, мы должны были вместе прорепетировать сцену бала. Всем нам давали тогда уроки вальса. И вот включают музыку. Лукино смотрит несколько минут, потом приказывает: «Стоп!», берет меня за руку и говорит: «Пойдем, Клаудина… Когда господин Ланкастер будет готов, он даст нам знать». Я чуть не упала от стыда за него: мы снимались вместе в нескольких хороших фильмах, это же был гигант, и вот так при мне его унижают!
Объявляют перерыв на час. Потом работа возобновляется, и все наконец идет как надо.
Что же произошло? Во-первых, у Ланкастера распухло колено, в нем скопилась жидкость, и это причиняло ему страшную боль, чего он, танцуя со мной, не смог скрыть. Во-вторых, Лукино своим «Стоп!» хотел наглядно показать всем, кто настоящий хозяин на съемочной площадке. Ланкастер сразу понял, в чем дело, и сумел подладиться. После этого у них во время съемок сложились чудесные отношения, которые продолжались и впоследствии.
Потом был целый этап с Аленом Делоном, в то время невероятным красавцем. Его необычайная притягательная внешность, не говоря уже о светлых коварных глазах и вообще обо всем, чем на протяжении многих лет восхищались и мужчины и женщины, заключалась еще в высокомерной повадке и язвительности. Ален был уверен в себе, в своей неотразимости и, конечно же, сексуальности. Они с Лукино заключили тайное соглашение: Делон заявил, что я очень скоро упаду в его объятия. А Лукино забавляли такие садистские шуточки, и, давая мне указания во время любовных сцен с Аленом, он говорил: «Пожалуйста, Клаудина, давай без фальшивых поцелуев и нежностей…»
Но я разгадала их маневр и сумела выкрутиться: разве могла я позволить кому-нибудь считать себя дурочкой, не способной устоять перед чарами Делона? В результате Лукино стал ценить меня больше: он понял, что я не девчонка, а сильная женщина, — сильные женщины ему всегда импонировали.
О той работе у меня сохранилось множество воспоминаний. Прекрасных, не очень прекрасных и просто тяжелых. Но время окрашивает в ностальгические тона даже самое неприятное, все меняет. После выхода на экран «Леопарда» прошло уже тридцать два года, а память хранит жестокость, непонимание, коварство, но уже в иной форме: время наделяет все это силой и красотой.
Да, сила и красота ярости Висконти, направленной против Алена Делона. Он был недоволен тем, как Делон сыграл одну сцену — сцену, когда мы вместе пробегаем по комнатам виллы. Вот тут он и воспользовался случаем, чтобы высказать все, что он о нем думает. Он хотел его унизить при всех. Я помню Алена в тот момент. Мы сидели рядом на маленьком канапе, и он крепко сжал мне руку, чтобы сдержаться и не ответить. Бешенство не уменьшало того безграничного уважения, которое он всегда испытывал к Висконти. Но, стараясь сдержаться, он чуть не сломал мне кисть.
