Счастье, что они узнали Томаса! Какой он прозорливый! От его речей мужеством и уверенностью наполнялись сердца. То, о чем он говорит, осуществится на земле. Все в этом мире принадлежит народу. Но у него, единственного законного владетеля, обманом и силой отняли его достояние. Поэтому награбленное надо отобрать у богачей. С частной собственностью будет покончено. Каждый получит от общины все, в чем он нуждается: из пекарен хлеб, башмаки из сапожных, платье от портных — и все без денег, даром. Существующие правители, светские и духовные, будут уничтожены. Если князья и прочие господа не откажутся от власти добровольно, то надо, не задумываясь, пустить в ход меч.
Так что же делать, брат Томас? Он отвечал без колебаний: чтобы свергнуть тиранов, необходимо объединяться, создавать повсюду тайные союзы и готовить восстание.
Десятки людей, подняв руку, клялись, не жалея жизни, стоять за божье дело.
В Цвиккау возник «Союз избранных».
Постепенно Томас подчинил и Шторха своему влиянию. Учение о перевороте было Никласу по душе, но он, как и прежде, мог днем и ночью говорить о крещении. «Взрослых надо, — с жаром твердил он, — крестить вторично!» Детей не следует носить в церковь и кропить водицей, которая совершенно не отличается от той, что бежит у нас под ногами. Можно и собаку окунуть в воду — толк будет такой же. На младенцах нет греха. От орла рождается орел, от коршуна — коршун, от праведного человека — праведное дитя.
Вопрос о крещении не очень волновал Мюнцера. Он соглашался, что крестить детей бесполезно, но не видел необходимости совершать этот обряд над взрослыми. Куда серьезней были другие расхождения: Никлас, хотя и любил в меру выпить, не возражал, когда Мюнцер призывал ограничивать себя в пище и носить скромную одежду. За наружностью Шторх не следил. Он ходил в старом, заплатанном кафтане и широкополой шляпе. Однако под неказистой внешностью скрывалась горячая натура. На улице он провожал молодых женщин пристальными взглядами. Шторх не признавал брачных уз. Он был за полную свободу: каждый может вступать с женщиной в любовную связь — для этого не надо ничего, кроме ее согласия, ни поповского благословения, ни свадебных обрядов.
Они жестоко спорили. Мюнцер старался переубедить Шторха. Проповедовать подобное — только вкладывать оружие в руки врагов. Сколько разных пакостей распространяют церковники о людях, которых клеймят еретиками! Ведь они приписывают сектантам собственную разнузданность.
Взгляды Шторха на брак были Мюнцеру чужды. Томас часто говорил о великой ответственности родителей за воспитание детей. Он не хотел терпеть никаких ссылок на человеческие слабости. Если ты даже десять лет назад обручился с девушкой, ничто тебя не освободит от обета, и ты должен на ней жениться!
Поняв из писем, что власти заинтересованы в его скорейшем возвращении, Эгран не упустил случая и выставил новые требования. Он попытался еще сузить круг обязанностей, которые представлялись ему обременительными, выговорил ряд льгот и, безобразно торгуясь, настаивал, чтобы ему, помимо содержания, выплачивали двадцать гульденов карманных денег. Магистрат согласился. Эгран снарядился в дорогу и в конце октября прибыл в Цвиккау.
Его встречали с помпой. Мюнцер насторожился: видимо, неспроста толстосумы так носятся с Эграном.
Мюнцер знал о недостойном торге, который вел Эгран. Да, он превосходно владеет латынью, пишет стихи и сочиняет изящные послания. Однако он, как последний скряга, вымогал каждый лишний грош. Он до тех пор не возвращался, пока не приняли его условий. Из двадцати гульденов обещанных в год карманных денег он потребовал за первое полугодие — ну и арифметика! — тринадцать с половиной, да и то вперед. Поистине утонченнейший человек и бескорыстный сеятель правды!
В Виттенберге хорошо знали и Эграна и Мюнцера. Эгран еще только вернулся в Цвиккау, а Томасу уже писали: он должен хотя бы на людях поддерживать с Эграном добрые отношения и не допускать враждебных выпадов.
Все растущее влияние Мюнцера раздражало Эграна. Раньше он не уклонялся от диспутов. Здесь помнили, как блестяще побивал он противников в споре о том, сколько — единожды или трижды — выходила замуж святая Анна. Но одно дело — борьба с кафедры, отточенные речи, остроумные реплики, а совсем другое — сходки мастеровых и лютая ненависть к власть имущим, которая ежечасно может вылиться в бунт.
Если бы он знал, что все так переменилось, то не стал бы сюда торопиться. Когда он оставлял Цвиккау, тоже шла борьба. Но какая? Сторонники реформации скрещивали словесное оружие с монахами, верными папе. Споры были жаркими, однако никто не имел и в мыслях будоражить чернь. Миновало полгода, а город не узнать. И виной тому Мюнцер.
Человек не особенно воинственный, Эгран любил пожить в свое удовольствие. Зачем ему теперь изменять давним привычкам? Он умел ладить с властями и быть в почете у именитых бюргеров. Баталиям он предпочитал общество хорошеньких женщин, был мастер говорить им приятные вещи, ценил доброе вино и толково продуманный ужин. С досадой наблюдал он, каким великим успехом пользовался Мюнцер среди ремесленного люда. Вначале Эгран хотел остаться подальше от возможной свалки. Только изредка, в частных разговорах, позволял он себе презрительно посмеяться над пророком Собачьей улицы и глупцами суконщиками из его свиты. Но когда до него дошли слухи, что Мюнцер сколачивает какой-то союз, Эгран дал волю сарказму. О эти новоявленные апостолы! Их двенадцать. Мюнцер среди них, конечно, главный. Семьдесят два ученика, поклявшись в верности, бродят за ним по пятам.
Пробыв полтора месяца в Цвиккау, Эгран решил, что лучше уехать. Он подал просьбу об отставке. Ему отказали. Разве он недоволен взятым вперед жалованьем, что хочет покинуть город? Он остался. Однако мысль об отъезде настойчиво его преследовала. Тем более что поблизости, в чешских землях, были открыты значительные месторождения серебра. Город Яхимов богател не по дням, а по часам. Думы о хмурых рудокопах и неотесанных парнях из лесов заставляли Эграна морщиться. Но серебро! Он замыслил при первой же возможности перебраться в Яхимов.
А пока он считал своим долгом предупредить единомышленников о той угрозе, какую являет собой Мюнцер. Эгран не скрывал своих опасений. В Виттенберг то и дело приходили письма с жалобами.
Во исполнение папской буллы на площадях разожгли костры из книг Лютера. Зрелище это должно было устрашить всех его сторонников.
Испуганные лица, растерянные взгляды, низко опущенные головы. Нунций Джироламо Алеандро с нескрываемым торжеством доносил в Рим: «Подобные зрелища служат исправлению народа».
