же? Отцы возмущаются. Но как остаться благовоспитанными юношами, приехав в Лас-Вегас?
Подростком я пережил возрождение карнавала. Возродила его Театральная биеннале в 1980 году. Помимо спектаклей и представлений, на площади Сан-Марко было установлено несколько громкоговорителей, из которых на широкую масленицу без лишних прикрас транслировались зажигательные мелодии. Мы, молодые венецианцы, гурьбой приходили на площадь потанцевать. Нам это казалось чем-то нереальным. Дискотек в городе не было, а подергаться в такт ой как хотелось. Многие специально пошили себе костюмы. В течение нескольких лет, пока новый карнавал не стал туристической достопримечательностью, венецианцы активно в нем участвовали. Он послужил творческим толчком к созданию оригинальных масок. Я учился в старших классах. В какой-то год я нарядился кофеваркой. На подготовку костюма ушло две недели. Я изучил конструкцию и размеры, купил толстый картон, большим резаком порезал его на трапециевидные доли. Придал форму твердой восьмиугольной юбке, представлявшей нижний резервуар кофеварки. По талии пустил широкую ленту. На груди поместил расклешенный кофейник, симметричный резервуару-юбке. На голове – крышку, тоже восьмиугольную, размером с сомбреро, но угловатое сомбреро. Обернул алюминиевой фольгой все, кроме большого черного картонного штыря в верхней части. Костюм вышел довольно жесткий, тяжеловесный. Чтобы удерживать его, мама пришила помочи-бретели, брат нарисовал человечка с усами, похожего на логотип компании-производителя кофеварки; я приклеил его на грань нижнего резервуара. Лицо мне прикоптили гримом, я изображал кофе, только правая рука торчала сбоку, заправленная в черный рукав; я держал ее полусогнутой, имитируя ручку кофейника. Костюм имел огромный успех: я стоял на площади в центре танцующего вихря людей. Вокруг меня кружились хороводы, они расходились вширь концентрическими кругами. В одной общенациональной газете появилась фотография: на переднем плане был хорошо виден торговый знак кофеварки. Отцу пришла в голову мысль сделать ксерокопию и отправить ее производителю кофеварки-мока. Через несколько недель домой пришло благодарственное письмо. К письму прилагался сюрприз в виде скромного чека.
По Венеции ты ходишь с таким лицом, каково оно на самом деле: общественным местом. В этом городе нет частной жизни. Здесь все постоянно встречаются, люди то и дело здороваются, продолжают говорить на удалении метров в двадцать, повышая голос в толпе прохожих. Расстояние между противоположными окнами на одной и той же калле один метр. Трудно делать что-то тайком, вести двойную жизнь, скрывать собственные знакомства, интрижки, перверсии, подпольные турниры по судоку и морскому бою.
Если ты местный, тебе так и хочется встряхнуться и пройтись, оставив дома себя самого. Прогуляться и передохнуть от собственного «я». Отрешиться от своих мыслей, позабыть о себе. Выйти и просто смотреть по сторонам. Пусть за тебя думает пейзаж, ты же будешь созерцать его проявления: звуки, запахи, мимолетные виды. Но вот тебя уже окликают, называя по имени, и ты вновь становишься собой, вспоминаешь, кто ты.
Бродя по Венеции, я словно погружаюсь на разную глубину того времени, которое прожил здесь, прохожу сквозь геологические пласты своей личности. Встречаю былых одноклассников, с которыми ходил на катехизацию до первопричастия, в начальную школу, в походы. Они все еще называют меня по тогдашнему прозвищу. Попадаются лица из других эпох моей жизни. Мы не виделись десятилетиями, наши прежние отношения иссякли до односложного «привет». Но в этом коротеньком звуке заключено очень многое. «Ты не полностью здесь, – говорит мне это короткое словцо, – ты живешь не только в настоящем. Ты носишь в себе то, чем ты был. Все твои годы, сегодняшние и когдатошние, одновременно вьются вокруг тебя». Я дохожу до конца калле, собираюсь повернуть: что ждет меня за углом? Встречу ли я свое будущее или прошлое?
Генри Джеймс писал, что Венеция похожа на квартиру с множеством коридоров и гостиных. Здесь без конца перемещаешься внутри и ни разу толком не выходишь наружу, даже на улице нет признаков внешнего.
Венецианская страсть к маске возникла из этой самой тоски по личностному началу, по внутреннему стремлению совпасть с самим собой. Ибо в этом городе общественная жизнь заставляет тебя выказывать свой характер на самой поверхности лица, постоянно отображать на лице свои душевные порывы. Ты тоже становишься своеобразным персонажем, отчасти карикатурным, стилизацией самого себя.
Арлекин, Панталоне, Коломбина – все это уличные типажи, постоянно пребывающие вне себя. Чудится, будто они делают себе татуировку, в точности воспроизводящую с ног до головы их облик. Они живут на поверхности своего тела. Они объявляют тебе обо всех своих намерениях. Они раскрывают перед тобой всякую побочную цель. В них нет никакой двойственности. Они действуют без оглядки, рубят сплеча. Голод у них всегда зверский (Арлекин); честолюбие – ненасытная жадность (Панталоне); любовь – сентиментальная слащавость (Коломбина). У них нет фильтра между мотивом и поступком. Они ведут себя комично, смешат, кажутся простаками, но вовсе ими не являются. Они олицетворяют собой то, что происходит с душой, когда та вынуждена покинуть свои тайники, переместится на поверхность и постоянно быть на виду. Каждый из них есть совокупность выразительных жестов, сгусток сочной речи, шумных перебранок, общительного нрава. Их маски – не двойная личина, не наносной лоск или, того хуже, притворная бессмыслица. Они сами как загустевшие, уплотнившиеся, намозоленные лица. Они настолько притерлись к своей публичной роли, что их кожа задубела.
Что происходит с душой, когда ее приковывают к коже и ссылают на поверхность лица, когда ее вынуждают самовыражаться в любую минуту? Комедия дель арте и масочные комедии Гольдони – это не фарс, это трагедия поверхности.
Из многочисленных традиционных масок, используемых во время карнавала, я хочу напомнить тебе лишь об одной. Это женская маска. И она ведет себя достаточно коварно по отношению к женщинам. Это полумаска мореты [50], черный овал с разрезом для одних глаз. Держалась она без завязок. Нужно было зажать зубами шпенек, прикрепленный изнутри маски на уровне рта. Поэтому носившие эти маски женщины вынуждены были молчать.
Еще одной женской микромаской была искусственная родинка. Ее называли мушкой, москетой [51]. Она не то чтобы не скрывала, а наоборот, выделяла точку на лице или декольте, как будто кожа обуглилась под пристальными взглядами, обращенными на женщину сквозь увеличительное стекло желания.
Лавок и ларьков, торгующих масками, превеликое множество, на любой вкус и кошелек. Самые дорогие маски сделаны из папье-маше. На них уходит много времени и кропотливого труда. Только эти маски делаются по старинке. Если тебе всучат маски из других материалов: прессованного картона, керамики, – знай: они очень хрупкие и, по сути, бесполезные, разве на стенку повесить.
Какой город является мировой карнавальной столицей? Рио-де-Жанейро, Виареджо, Венеция? А какие праздники, отмечаемые в лагуне на широкую масленицу,
