9 января, в революционных кругах сразу получившее название «Кроваве воскресенье», не поколебало веру царя в любовь к нему простого народа. Считая 9 января следствием преступной провокации, император поступил с рабочими как добрый отец по отношению к неразумным детям. Он распорядился отпустить 50 тысяч рублей на пособия семьям пострадавших, поручил сенатору Шидловскому созвать комиссию для выяснения нужд рабочих при участии выборных из их среды.
Но тревоги императора только начинались.
Зимой и весной 1905 года по стране прокатились крестьянские волнения. Это не были обычные «бунты» крестьян, сводившиеся к отказу платить подати и выдавать зачинщиков. Теперь в деревне царила анархия. Захват, разграбление и поджоги усадеб стали массовым явлением. И хотя до убийства помещиков дело еще не дошло, землевладельцев охватила паника. Летом 1905 г. произошло ошеломившее Николая II восстание на одном из лучших кораблей Черноморского флота, броненосце «Князь Потемкин-Таврический». Бунт в армии в военное время – «просто не верится», – записывал он в дневнике.
В сентябре – октябре 1905 года Россию охватила политическая стачка. Первыми 19 сентября объявили забастовку московские печатники. Затем к ней присоединились рабочие других профессий, забастовки перекинулись в другие города, а требования приобрели ярко выраженный политический характер, вплоть до созыва Учредительного собрания. В начале октября было парализовано железнодорожное движение, перестали выходить газеты. Полиция оказалась неспособна противодействовать расширяющемуся хаосу и анархии. Противодействие забастовке, как и сама она, развивалось стихийно, снизу. Уставшие от отсутствия продуктов и лекарств, неработающего водопровода и транспорта, вынужденные прекращать работу из-за невозможности доставить все необходимое для производства и торговли, обыватели сами поднимались на защиту порядка. Народная толпа – «черная сотня», как назвали ее впоследствии – стала действенной силой для борьбы с забастовщиками всех видов. Первые столкновения начались в Москве уже 14 октября и, как и забастовка, стали распространяться дальше. На определенном этапе развития стачка повсюду неизбежно встречала противодействие и постепенно стихала. Это было медленное, ползучее движение, с обеих сторон сопровождавшееся насилием и грабежами.
В правительственных кругах в это время главной темой разговоров была необходимость навести порядок, однако относительно способов достижения этой цели мнения разделились. Одни считали единственным выходом диктаторские методы, другие склонялись к успокоению народа введением либеральной конституции. Первоначально император склонялся к тому, чтобы «назначить энергичного военного человека и всеми силами постараться раздавить крамолу» (наиболее вероятной кандидатурой на эту роль ему представлялся любимый в армии великий князь Николай Николаевич). Однако дальнейшие перспективы представлялись ему смутными. Обнаружившийся разлад между властью и широкими кругами общества нельзя было исправить только силовым путем. Смуту можно подавить и выиграть передышку. Но что потом? «Снова пришлось бы через несколько месяцев действовать силой; но это стоило бы потоков крови и в конце концов привело бы к теперешнему положению, т. е. авторитет власти был бы показан, но результат оставался бы тот же самый…» Другим путем было предоставление гражданских прав населению, создание единого правительства во главе с премьер-министром и преобразование законосовещательной думы в законодательную, что для императора было равнозначно конституции. Сторонником этой последней точки зрения был С. Ю. Витте, соглашавшийся даже в этом случае взять на себя ответственность и принять пост премьер-министра, но что еще более удручало, почти все, к кому император обращался с вопросом, отвечали ему «так же, как Витте, и находили, что другого выхода нет». Дни Николая II были заполнены совещаниями и разговорами на одну и ту же тему. Они «начинались утром и кончались вечером при темноте». И чем дальше, тем больше убеждался император, что вокруг него почти не осталось сторонников неограниченного самодержавия, готовых принять на себя ответственность и идти до конца. Великий князь Николай Николаевич, на которого царь возлагал столько надежд, грозил застрелиться, если Николай II предпочтет диктатуру и назначит его диктатором. Это стало последней каплей, подтолкнувшей императора согласиться на уступки. «России даруется конституция, – с горечью записывал он. – Немного нас было, которые боролись против нее. Но поддержки в этой борьбе ниоткуда не пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей, и в конце концов случилось неизбежное». 17 октября в 5 часов дня Николай II подписал манифест «Об усовершенствовании государственного порядка».
Сам Николай II, Витте, да и многие сановники ожидали, что день опубликования манифеста, 18 октября, если и не превратится во всеобщий праздник, то по крайней мере станет днем единения и примирения. Но этого не произошло. Если умеренные слои общества считали, что теперь можно пойти на соглашение с властью, левые расценивали манифест лишь как промежуточную победу, признак слабости противника. Лидер левых либералов П. Н. Милюков узнал о манифесте в Москве в Литературном кружке. Ликующие сторонники подняли его на руки, поставили на стол в центре ресторанной залы и заставили произнести речь. Подняв бокал шампанского, Милюков сказал: «Ничто не изменилось, война продолжается». И эту точку зрения разделяли многие. По стране прокатилась новая волна митингов. Не стихало и революционное движение. Дело дошло до вооруженного восстания в Москве (9 – 18 декабря 1905 г.), подавлять которое пришлось военной силой.
Во время обсуждения и в первые недели после опубликования манифеста современники склонны были расценивать его как конституцию. Но, строго говоря, таковой он не был. По сути, это была очередная декларация намерений правительства. Правда, на этот раз заявленные планы преобразований включали все основные требования оппозиции: гражданские свободы (неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний, союзов), признание думы не законосовещательным, а законодательным органом. Однако для того, чтобы все это стало действительностью, надо было еще разработать соответствующие законы. В этой ситуации многое зависело от того, какую окончательную форму примут планируемые преобразования, а в конечном итоге – от воли императора, без подписи которого не мог быть реализован ни один закон. А сам он с самого начала относился к манифесту именно как к конституции. Более того, при обсуждении текста император не пытался обойтись минимальными уступками. Эту свою позицию он объяснял тем, что предпочитает «давать все сразу, нежели быть вынужденным в ближайшем будущем уступать по мелочам и все-таки прийти к тому же».
