Ночью защемило в сердце, снились кошмары, спал, на всякий случай, рядом с телефоном. Но сейчас маленько полегче, вот и отписываю хотя бы срочные ответы.
Кланяюсь. Ваш Виктор Петрович
1 августа 1988 г.
Овсянка
(Р.А.Балакшину)
Дорогой Роберт!
Спасибо за твоё письмо и передай мой поклон Ксении Петровне. Что-то, быть может, я поправлю потом, но в большинстве своём останется так, как было. Я ведь не наставление по соблюдению церковных треб пишу, а повесть, где правда жизни главнее всего.
А правда такая, что вот год назад в селе закрыли церковь и собираются в ней делать пекарню. На селе разброд, свирепствует безбожие, по-деревенски бестолковое, жестокое порой. Надо сказать, что вера в Бога у нас в Сибири вообще не столь истовой была как в самой России, и признаки язычества дошли до наших дней. Мне, например, не разрешили родичи сменить подгнившие кресты на могиле родных, и чтоб могила совсем не исчезла, я заказал мраморную плиту и перечислил на ней всех наших с припиской «мир праху вашему».
Наивная Ксения Петровна полагает, что после закрытия церкви у нас ещё был священник. Да его куда-то так далеко дели разгулявшееся (в прямом и переносном смысле этого слова) комиссары, что никто и вспомнить не может, как его звали и где он.
Церковные документы вместе с церковью (её свели на дрова в войну, хотя кругом лес растёт) исчезли, и у села нет прошлого. Дальше дедушки никто никого не помнит, а современные транзисторщики и родителей-то не узнают, накурившись маку, конопли или нажравшись мутной недобродившей браги.
Отчего бабушка икону несла на животе? Таков мой зрительный образ, так сохранила его память. Руки у неё были уже очень больные, проулок грязный, вот и не могла она нести тяжёлую застеклённую икону на груди (деревянных икон у нас почти нет в деревнях). Хотя моё село «старое», но ему чуть больше трёхсот лет, и иконы здесь «молоды». Есть древние иконы у старообрядцев, в глуши таёжной, но они не больно на «свет» лезут и от людей прячутся. И правильно делают. Вон Лыковы, старообрядцы, бежавшие от коллективизации, только общнулись с людьми, «с погаными», как совершенно правильно рекут они, и тут же вымерли. Осталась одна Дарья возле могил братцев и тятеньки, хотя ей предлагали выйти из тайги в «мир».
Я восхищаюсь старообрядцами, которые и «новую эру» пережили. Не все, но пережили, не оскоромились, не отступили от древней веры. Комиссары испоганились, заворовались, одичали, предали свои высокие идеалы за булку с маслом. Старообрядцы, да и церковь, хотя пусть и полуразбитая, устояла Милостью и волею божьей, и те же комиссары вынуждены ныне с нею считаться и заигрывать, хотя и скрежещут зубами.
Более им ничего не остаётся. Чтоб отдалить свой окончательных крах они ещё и ещё пойдут на попятную и скоро галифе с лампасами станут менять, да и меняют уже, на крестик, и прощения будут просить у остатков нашего народа и у Господа.
Вера в Бога вещь ответственная, нам, убивавшим людей пусть и на фронте, предававшим друг дружку скопом и в розницу, запоганившим землю родную, надругавшимся над церковью, наверное, уже не хватит остатков жизни искупить свою вину,
Я хожу в церковь и молюсь редко, ибо недостоин есть, но всей оставшейся жизнью попытаюсь защитить от гнева божьего хотя бы внуков своих. И стараясь делать добро, писать только правду и «по правде», наверное, хоть чуть-чуть искуплю вину свою и нашу.
Засим до свидания, кланяюсь, храни вас Бог. Ваш Виктор Петрович
8 августа 1988 г.
Красноярск
(А.Ф.Гремицкой)
Дорогая Ася! Всё, что ты велела — с переносом, крашением и прочей работой, я сделал и написал две вставки, одну, что ты просила во вступлении, другую в «Коня» — мне её подарили старухи в деревне. И там, и там потребуется переборка. Если это сложно и дорого, пусть сделают в счёт моего гонорара.
Надвигаются тяжёлые дни, и вообще жизнь идёт туго как-то, нудно, нездоровится. Вас вот мучает жара, а у нас дожди и холод, и всё крушит обузданный покорителями Енисей. Сами гидростроители поднакопили воды, потом ливни, дожди, смыв снегов с гор — на юге тоже жарко, — и началась катавасия. Убытки от сброса всего, что можно сбросить с плотин, колоссальные. Мне уж давно кажется, что и живём-то мы в убыток нашим детям и внукам.
Работать всё ещё не работаю, занимаюсь текучкой, собираюсь на встречу ветеранов дивизии в Киев и в конце сентября — в Грецию на какое-то мероприятие, связанное с экологией и христианством.
Буду в Москве — заеду. Кланяюсь. Обнимаю. Виктор Астафьев
9 августа 1988 г.
Красноярск
(В.Я.Курбатову)
Дорогой Валентин!
Целая посылка из книг тебе собралась. «Посох» издали быстро и прилично, но уж зато ошибок! На две страницы глянул и больше не захотелось. Вёрстку-то я не читал, да и читал бы, что толку? «Новая генерация» — любимейший термин критика В. Дементьева, да и других тоже, то есть современные мои собратья и сестры — фэзэошники и фэзэошницы правят «великий и могучий» на свой лад и вместо «тятя» смело ставят «тётя», вместо «имать — иметь». А уж редкостное моё слово «подчембарился», идущее от чембар — штанов от глубоких снегов, без прорехи, надеваемых почти до груди и подпоясанных, чтоб не спадывали, отсюда и «подчембарился» — подпоясался, они, мои «сестры и братья», понимают как что-то косметическое, вроде подмалевался.
Мне удалось посидеть в Овсянке, и погода сопутствовала. Читал наконец-то без спешки вёрстку второго тома «Последнего поклона» и порадовался тому, что книгу не испортил и что новые главы, как им и полагается, даже чуть получше некоторых прежних, но не всех, так горько, с таким «юмором», как «Без приюта», мне уже не написать, а совсем свободная, на одном дыхании и до один день (!) когда-то написанная глава «Конь с розовой гривой», просто мне уже и не по силам. Давит так называемый опыт, и на сердце нет того светлого света и восторга от жизни, просто от жизни, от радости творчества, удачно выдуманного и запёчатлённого твоей памятью прошлого, то есть счастья, которое испытывает художник при виде красок, да ещё и в солнечном свете.
Об этом как-то мало пишет ваш брат, а наш брат стесняется это объяснить да и объяснимо ли это? Мрачная, рассудочная и какая-то учебниковая критика наша в массе своей и выбивающаяся из её ряда статья-другая, наверное, проходит без понимания и одобрения. Ты написал блистательную статью в «Литературке» о литературе, «приходящей из столов», термин или боль, исторгнутая словами «дремлющий разум», — это главное откровение и объяснение того, что с нами произошло и происходит. Читал я статью в Овсянке, неторопливо, с чувством, с толком, а прочитавши, сразу же подумал: «Не поймут-с!»
