А ещё последствия Чернобыля. Слышать и читать одно, но видеть... В войну Украина выглядела бодрее. Сейчас это подавленная, в трауре чёрных садов зона, оглушённая несчастьем, смурная, скорбная. И врага не видать. И пожары не полыхают. А мертво — нет мух, бабочек, козявок, улетели птички и аисты «лелеки».
И понял я, надо садиться и писать, стиснуть зубы и писать. Это мой единственный способ зашиты людей. Ах, человек, человек! Какая выродившаяся тварь! И это создание божье? Не верю! Это ошибка природы, роковая её опечатка. Не той скотине она, природа, доверила разум. Погубит эта тварь и себя, и мир божий.
Вот с такими мыслями и поработай на соцреализм, потрудись для блага своего несчастного народа и смертельно больной родины.
Ничего, Витя, из горбачёвской затеи не получится. Заплатки на зад, может, и положим, прикроем на время дверь, но дальше дело не пойдёт. Даже, такой могучий мужик, как Горбачёв, износится, выдохнется, биясь голым черепом в каменную стену равнодушия народа, злобы военщины, тёмных дел бюрократов и разномастного ворья, выдохнется, и его столкнут. И все беды и прорехи на него свалят, а народишко уже у края, ему уже немного надо, чтоб окончательно выродиться и погибнуть.
А за окном такая красота. Хочется смотреть и плакать. Я подобрал тебе открытку: как раз то, что видно из окна на другой стороне Енисея. Но это на открытке, это издаля, а внизу-то притоптано, обезображено скотом по имени — люди.
Обнимаю тебя, целую и желаю доброго здоровья.
Вечно твой Виктор Петрович
Сентябрь 1988 г.
(В.Я.Лакшину)
Дорогой Владимир Яковлевич!
Вернулся я домой из горькой, подавившей меня поездки по Украине — был на встрече ветеранов дивизии, думаю, последней — одряхлели все и всё. Даже в войну Украина выглядела лучше, не была столь подавлена чёрным светом, устланная мёртвым листом, беспроглядно-унылыми садами без плодов. Нет мухи клятой, нет ни бабочек, ни козявок, улетели аисты. Увидел трясогузку на сельской крыше — обрадовался.
И сразу в Грецию, на остров Патмос, в монастырь, где написан Иоанном Богословом «Апокалипсис». Лежит эта книжица в пещере, на приступке отёсанного камня, на белой салфетке, а вокруг души человеческие безгласно реют и лики в камнях проступают, древние, с удивлением и страхом смотрят на нас невинными глазами, и видно по глазам — не узнают уже в нас братьев и сестёр своих...
Ох-хо-хо-ооо! Приехал домой — почтой стол завален. Раньше я на неё набрасывался, как дворовый кобель, а теперь робею, боюсь бумаг, заранее сердце сжимается: обязательно будет там что-нибудь оскорбительное, гнусное, поражающее даже наш «дремлющий разум» (В. Курбатов) осквернением имени человеческого, не говоря уж о разуме. Какой тут разум?! Покинул он нас уж давненько. Вместо него гвоздь в голове с вечной программой марксизма, и кол в жопе — чтоб не засиживались, а бегали, трясли задом и желали того кола ближнему своему.
Пакет из Смоленска с письмом «Молодой гвардии» и журнал с твоим письмом были тоже на столе. Не выступал я по смоленскому радио, но за мной ходили с этими адскими машинками, всё и всех записывающими, и я мучительно думал: не ляпнул ли я чего-нибудь такого, чем бы воспользовались радисты?
Наверное, ляпнул то, что говорю всем и тебе повторяю: набросившись на действительно чёрное «письмо одиннадцати», сосредоточив огонь на нём и выбивая наружу пух из гнилой подушки, отводят тем вольно или невольно удар от направителей и вдохновителей гнусных дел и свершений. Хорошо, что и, назвал в статье вождей, да не всех, поди-ко, и назовёшь — одни так мелки и тупы, что слова, даже худого, не стоят, другие попрятались или подстроились к перестройке.
Я посылаю тебе книгу на память, где в «Зрячем посохе» есть целая глава о Твардовском и «Новом мире» — это моё и мной подписано. В редакции только жанры обозначили, но я их вычеркнул, как мне не принадлежащие. Если читать некогда, пробеги два абзаца, подчёркнутых мною, думаю, и этого достаточно.
Я в святые не прошусь и знаю, что недостоин веры в Бога, а хотелось бы, но столько лжи и «святой» гадости написал, работая в газете, на соврадио, да и первых «взрослых» опусах, что меня тоже будут жарить на раскалённой сковороде в аду. И поделом!
Но, дорогой Владимир, зачем так много сделалось «святых» в литературе? Поруганных и пострадавших? Это в нашей-то современной литературе и искусстве? По коридорам которой бегает «Белинская» Наталья и трясёт обоссанным от умственного напряжения подолом?! Или с другой стороны — Розенбаум, ещё в люльке облысевший от музыкально-сексуального перенапряжения? Да, мы достойны, за малым исключением, того, чтоб Иванова-Белинская-Рыбакова Наталья витийствовала в журналах и представляла нашу литературу аж в Голландиях, а Розенбаум орал блатным голосом про боль Афганистана.
Работники, народ, общество рождает мыслителей и «гениев» себе подобных, а время формирует «ндравы» и выплёвывает, а ныне — высирает тощих и хищных, как озёрная щучка, критиков, подобных Ивановой, при взгляде на которую уже, не читая её опусов, можно точно заключить: до чего же дошло и выродилось человечество!
И вы в «Знамени» её держите за самого «ударного» мыслителя?! Да какое же тогда вы имеете право брезговать её однофамильцем, героем и «классиком» современной литературы? Почему вас устраивают бабы Ивановы и не устраивает мужик Иванов? Или чем лучше Гельман Софронова? Это ж одинаковые казаки-разбойники, столько времени угождают всяк своему, и сабельки-то у них одни и те же — картонные.
Вот вы и журнал ваш в упряжке с Коротичем не пропускаете случая, как Кочетов когда-то не пропускал ни одного номера «Нового мира», чтоб не лягнуть его, лягнуть «Наш современник», и делаете это подловато, и в этой подлости участвуешь и ты, Владимир, человек, которого отличало благородство. И когда писал о Щеглове, Булгакове и когда, изгнанный из журнала, писал об Островском, вёл передачи на телевидении о Пушкине, Толстом... Не меня, себя спроси, Владимир, наедине с собою спроси: куда девались авторы разломленного «Нового мира»?
Я хорошо знаю Викулова. Никто с ним не лаялся так, как я, хлопнув дверью, я даже уходил из редколлегии после «пикулевского дела», и вот, вернулся. Надо! Иначе нас передушат поодиночке.
Спроси себя наедине иль в «передовом обчестве» — не было бы гадких евреев в романе Василия Белова, напал ли бы ты на него? Уверен, что нет. И почему ты не хочешь вспомнить, да и твои «союзники» тоже, что, взявши умерший журнал от пьяницы и бездельника Зубавина, мы не только воскресили его, но и не дали загаснуть костру, зажжённому «Новым миром», и головешки-то собрали новомирские, раздули их и в один только год — перечислю — раз уж у тебя начала память сдавать: «Белый Бим — чёрное ухо» — первый и второй номера. Извини, но во втором, третьем и четвёртом номерах печаталась «Царь-рыба»; дальше — «Комиссия» Залыгина, дальше — «Прощание с Матёрой» Распутина, и завершал год страдалец Ермолинский повестью о рашидовщине, которую громили и оплёвывали те же силы и мыслители, что громили и вас в «Новом мире». Это Викулов искупал свой грех. Он не скажет об этом, но искупал. Он только с виду лопух, но ума у него на многое достаёт. И просится он из журнала давно. Как исполнилось 60 лет. Да замены нету.
