Шли годы, менялись привязанности. Давно ли волновала до слез юное сердце судьба Ивана-Подолана, Юрзы-Мурзы и стрельца-молодца — и вот уже любимые герои вместе с Катигорошком и Царевной-лягушкой доживают свой век где-то в ящике на чердаке, рядом с зачитанным до дыр букварем, а на их месте стоят на полке книжки о тех, чья жизнь была во сто крат увлекательнее и красивее сказки. О тех, кто был рожден великой бурей, кто в жарких битвах за счастье людей закалялся, как сталь…
И так же незаметно, как перестала волновать сказка, забылись «палочки-выручалочки», «казаки-разбойники», а на смену им пришли новые увлечения.
Одно из них и, может, самое большое — спорт. Хилый и болезненный от рождения, Володя твердо решил стать волевым, сильным, закаленным. А решив так, вкопал во дворе два столба и соединил их железным стержнем — турник…
Сначала не очень получалось, мешком болтался под перекладиной. Но отступать было не в его правилах.
И вот уже, отчаянно рванувшись в махе, он выполняет «склепку», наполняя завистью души соседских мальчишек. И вот он уже крутит «солнце»: оборот, еще оборот, еще… Сальто в воздухе, пружинистый соскок.
— Кто следующий? — довольно улыбается и тут же хватает одного из зрителей и подбрасывает, его к перекладине:
— А ну, работай…
Мальчишка, как еще недавно и сам тренер, мешковато висит на турнике, потом кое-как раскачивает свое тело, но руки вдруг отрываются — и начинающий спортсмен летит вниз… Но падает не на землю — на Володины руки. Потом, придя в себя, удивленно ощупывает их:
— Ну и руки у тебя!
О, эти руки успеют сделать еще много хорошего!
Борясь с бешеным водоворотом, они вынесут из воды здоровенного верзилу, который плюхнулся в пруд и камнем пошел ко дну…
Они красиво и легко, словно на стальных пружинах, будут подбрасывать над головой стокилограммовую штангу, принося желанную победу своей заводской команде…
Они, словно крылья, будут парить над сценой, когда выйдет Володя в ослепительном свете рампы на свой коронный танец…
…Мы сидим с Варварой Александровной в ее новой квартире на улице Ленина, листаем семейный альбом.
Разливочный пролет мартена. Прикрыв лицо рукой, сын пристально всматривается сквозь стекла очков в белую струйку металла, льющуюся из ковша…
В красном уголке цеха. Только что избранный комсорг смены Владимир Грибиниченко ведет свое первое комсомольское собрание…
На улице родного поселка, с повязкой народного дружинника…
На подмостках спортивного зала, с высоко поднятой над головой штангой. Вес взят, первый разряд завоеван!..
На сцене заводского клуба, в вихре стремительного украинского гопака…
На отдыхе в Одессе. Сияет солнце, синее море, и на его фоне юноша, словно вылитый из бронзы…
Снимки любительские, сделанные преимущественно друзьями, наспех и неумело. Да разве думали они, с веселой шуткой прицеливаясь в своего любимца фотоаппаратами, что пройдет немного времени, и маленькие, далекие от совершенства кадрики их фотопленок станут документами жизни человека, который прожил на свете всего двадцать четыре года и жизнь которого стала легендой…
Грустно улыбнувшись, Варвара Александровна разводит руками:
— Не знаю, что и делать… И самой дорого каждое напоминание о сыне, и людям отказать не могу. А идут отовсюду — с завода, из школы, из газет, с телевидения… И пишут со всех краев. И все с одной просьбой — расскажите о Володе, пришлите его фото…
Потом Варвара Александровна достает конверт, в котором хранит его документы.
Свидетельство о награждении нагрудным знаком отличника социалистического соревнования…
Билет члена Всесоюзного общества изобретателей и рационализаторов…
Удостоверение члена добровольного спортивного общества…
Билет члена ДОСААФ…
Билет читателя заводской библиотеки…
Мандат делегата общезаводской партийной конференции…
— А вот и диплом об окончании техникума… — Варвара Александровна долго держит его в руках, внимательно, словно впервые, рассматривает. — Проучился Володя семь лет в школе, и я говорю ему: «Сынок, отдам тебя в ремесленное. Заработки мои, сам знаешь, небогатые, дальше учить тебя не могу. А в ремесленном и кормить и одевать будут». — «Хорошо, мама, — отвечает, — пусть будет так».
Володя пошел в город и вернулся веселый, возбужденный: «Мама, видел объявление, принимают в металлургический техникум. И стипендия хорошая — целых сто восемьдесят рублей! Так что пойду в техникум, мама…»
Вспоминаю сейчас то время — и смех, и горе…
Часов у нас тогда не было, а Володю будить надо рано. Открою глаза в темноте, выгляну в окно: не зажегся ли у кого огонек? Да, кажется, уже пора… Подхватится он и бежит. А в техникуме — сторож: «Ты чего прилетел ни свет ни заря? Ну ладно, располагайся вон там на столе да поспи еще».
Но самая большая беда с одежкой была. Фуфайка да плохонькие штаны — и все… Так он встанет пораньше, ботинки начистит, брюки нагладит, да пониже штанины опускает, чтобы сбитые каблуки не так видно было… Все мечтал: «Вот если бы вы, мама, купили мне такой свитер, как у одного нашего студента. Знаете, вязаный, серый, теплый, воротник под самое горло…»
Получил он первую стипендию, добавили мы к ней еще немного, пошли на толкучку — в магазинах тогда добра этого не было — и купили часы-ходики и свитер — такой, как хотел он. И сколько радости было! Все четыре зимы бегал в нем в техникум, еще и на завод потом надевал.
Настало время идти в армию, подался Володя с одногодками на призывной пункт. Там постригли его, осмотрели, похвалили спортивную выправку и… отослали домой: «Один сын у матери, один кормилец, не имеем права…» Вернулся опечаленный…
На следующий год, когда снова объявили призыв, начал просить меня: «Мама, отпустите в армию… Ну, хотя бы на год! А если что — я сразу вернусь…» Смотрю, а у него даже слезы на глазах… «Хорошо, — говорю, — сынок, иди и скажи, что я не возражаю».
Снова постригли его и снова, выяснив, что положение в семье не изменилось, отправили домой.
Тогда по просьбе Володи к военкому пошла я. А военком:
— Понимаете, Варвара Александровна, не имеем мы такого права. Пусть женится, тогда возьмем.
Долго я говорила с военкомом, и так уговаривала его, и сяк. Наконец он будто и согласился:
— Ну ладно, давайте расписку, что вы не возражаете, а мы с начальством посоветуемся.
Дала я такую расписку, но и она не помогла…
— Понимаете, мама, — как-то сказал мне Володя полушутя, полусерьезно, — вот будет когда-нибудь у меня сын. Так он же обязательно спросит: «Отец, а ты в армии служил? Ракету живую видел? На сверхзвуковых летал? На подводных атомных плавал?» — «Нет, сынок, — скажу я ему, — не служил, не летал, не плавал». Ну какой же я, отец, буду для него авторитет?
