В конце концов слушания начались только в 1996 году. И все это время я боролся именно за то, чтобы оставаться самим собой: двигаться вперед, заниматься делом, которое ты действительно способен делать, играть свою роль. У оппонентов во все времена есть одна и та же существенная слабость: сперва они стремятся использовать тебя, потом быть тобой, а затем уничтожить тебя. Эта схема повторялась в моей жизни от кукол-федералов до писак из Guardian – древняя и очень человеческая история, как кто-то чего-то хочет от кого-то, получает это, затем отрицает, что получил это, потом негодует, что другой оказался в особом положении и смог дать ему необходимое. Кстати, довольно часто в этом присутствует нотка ненависти к себе со стороны берущего – он ненавидит себя за то, что ему вообще понадобилась помощь. Обычно это заканчивается тем, что люди начинают дотошно подсчитывать чужие ошибки – это отвратительные, малодушные, недостойные действия, которые, на мой взгляд, квалифицируются как подлость. Вы еще встретите таких людей в свое время, мне же они встречались всю жизнь.
Я хотел воспользоваться столь долгим ожиданием ареста и суда, и в числе прочего мне требовалось понять, какие еще полезные применения можно найти моим знаниям. Мы с Траксом основали фирму, занимающуюся компьютерной безопасностью, и купили у Университета Ла Тробе огромный мейнфрейм размером с четыре холодильника. Было забавно встретить старого знакомца: именно его я взламывал за несколько лет до того. Работа в фирме в основном заключалась в том, что крупные компании платили мне за попытки взломать их системы и проверить, насколько они безопасны – таковыми они не были, и работа оказалась скучной. Но она позволяла мне вести собственные расследования и как-то держаться на ногах. Я знал, что в долгосрочной перспективе ничего не получится: меня мало интересовали деньги и не особенно привлекала легальная работа.
Интересует меня исключительно то, чем я могу содействовать делу справедливости. Я помогал полиции в 1993 году накрыть в Интернете сеть педофилов. Поскольку полицейских к этому не готовили, то им очень пригодилось мое содействие: полиция знала, что именно и как педофилы передают друг другу по Интернету и как они перемещаются по Сети. Благодаря мне полицейские пришли к пониманию, кто такие эти педофилы. Меня никто не принуждал, я все делал не столько ради помощи полиции, сколько для защиты детей.
Но преследование, обыски и ожидание ареста что-то во мне сломали. Мной вновь овладела склонность к кочевой жизни и больше уже не покидала меня. Наверное, я был сильно несчастлив. Но что хуже – я испытывал стресс, чувство прежде мне неведомое. Мятежный дух, всегда мне присущий, вдруг скукожился и уполз глубоко внутрь; может быть, поэтому я испытывал острую тоску и даже одно время жил только на свежем воздухе. Если воспринимать это как комический эпизод, который, несомненно, порадует моих критиков, то это был период жизни в глуши. Единственное, что в истории Иисуса достойно повторения, это тот момент, когда он пестует свое бунтарство, и происходит это в течение сорока дней: он питается ягодами, сталкивается с дьявольскими искушениями и готовится к своей миссии. Я вслед за Мильтоном уверен, что дьяволу зачастую достаются лучшие строчки в пьесе нашей жизни, и по этой причине, как и по другим более очевидным, я не ассоциирую себя с чадом Божьим. Скажем так: я чувствовал себя расстроенным и покинутым, блуждая в горах по Национальному парку Данденонг. Наверное, я был сильно утомлен, хотя мне хватало ума понимать, что состояние мое временное и впереди меня ждут значительные достижения, надо только найти точку опоры. В Шербрукском лесу температура была экстремальной: ночью морозило, а днем на меня набрасывались москиты. Воду я пил из ручья, а продукты привозил из города. Мне хотелось остаться в одиночестве и обдумать свое положение. У меня не было ни компьютера, ни возможности подключиться к коммуникациям.
Я думал, что смогу стать своему сыну хорошим отцом, но я не мог быть хорошей матерью. Мне удавалось учить, конструировать, защищать, даже рассказывать сказки на ночь, но в других аспектах родительской заботы, более будничных и менее героических, я оставался безнадежным. И все-таки мне пришлось заботиться о сыне. Со временем это вернуло меня в дом, я обрел прежнюю сосредоточенность, равно как и возможность соединиться со своим добрым старым другом – модемом. В то время люди могли пользоваться электронной почтой только через университетские системы, и в Мельбурне я успел активно противодействовать попыткам регулировать Интернет и принять участие в создании некоммерческой сети, которая стала платформой для публичной сети с открытым доступом Suburbia, одного из первых интернет-провайдеров Австралии. Мы были «провайдером за свободу слова» и подчеркивали это, предоставляя площадку таким материалам, какие другие провайдеры не допустили бы никогда. За такое не благодарят, но мы боролись за проникновение и распространение Интернета в нашей стране, и в конце концов усилия принесли плоды. Я продолжал писать программы, бо́льшую часть которых публиковал бесплатно. Кульминацией этого дела стал Rubberhose.
Многие первые криптографы, эти умники из Стэнфорда и Массачусетского технологического института, мечтавшие жить в мире чистых математических формул и свободного полета мысли, беспокоились, каким образом защитить конфиденциальность информации. Сегодня всякий обладатель компьютера принимает это как данность, но сами идеи аутентификации пользователей и защиты личной тайны с помощью секретных ключей появились благодаря работе усердных парней, не получивших за это особых благодарностей. Они хорошо знали, что электронная почта, цифровые подписи и все остальное будут зависеть от того, насколько обеспечено хранение тайны данных, иначе Интернет станет врагом свободы слова. Без такой защиты человеческую жизнь, тесно связанную с компьютерами, будет слишком просто отслеживать и контролировать, над ней будет легко надругаться. Таков был глобальный вопрос, и на том этапе это была математическая проблема, лежавшая в основе криптографии.
По мере того как Интернет внедрялся в нашу жизнь, я начал естественным образом дрейфовать в этом направлении, и я твердо был уверен, как и сейчас: нужно бороться, чтобы организовать и сохранить свободу интеллектуальных действий. В марте 1996 года я написал пост по поводу онлайновой рекламы «Центра прибыли пользователей электронной почты» – проекта в духе сетевого маркетинга, создатели которого планировали продавать миллионы адресов пользователей коммерческим предприятиям. «Кто хочет первым обрушить этот сайт?» – спросил я у коллег-шифропанков. Проблемы, с которыми нам тогда приходилось сталкиваться, были чрезвычайно сложными и важными: как помешать превращению Сети в мощный инструмент эксплуатации людей ради прибылей корпораций и правительственных махинаций и в удобное средство для слежки, которую осуществляют государства всеобщего надзора. Я испытываю непреодолимое отвращение к разного сорта охранителям, которые обычно заявляют: «Все, что прямо не разрешено, запрещено». Кем они себя возомнили, или, что важнее, за кого они держат нас? Они настоящие фашисты, желающие мобилизовать технологию для воплощения своих зверских концепций. Если спросить этих типов, что такое нирвана, ответ будет следующим: такое киберпространство, в котором существуют наши законы физики, чтобы вы и стул свой не смогли бы сдвинуть без письменного одобрения. Большой Брат уже не просто следит за вами – он контролирует движение ваших пальцев, ход ваших мыслей, он не дает вам исследовать мир и находить нужную информацию на ваших собственных условиях. Большой Брат – это весь ваш дом. Он установлен в той новой штуковине, которую вы только что притащили домой из магазина Apple Store.
Так выглядела угроза, и мы вышли против нее с открытым забралом еще в годы, когда все остальные только пытались сообразить, как же пишется слово email. Как я уже говорил, вся компьютерная публика поразительным образом принимает интернет-среду как данность: люди, которые отправляют сотню электронных писем в день, ни о чем не тревожатся; дети, которые буквально живут в Facebook. Но все это нужно было кому-то изобрести, а власти в то время не очень хотели давать обычным интернет-пользователям право шифровать все что угодно. Правительства, особенно в США, хотели иметь лазейку, запасной вход в эти системы. Они работали исходя из солдафонского понимания слова «надзор», и на раннем этапе Интернет – в том числе первые почтовые сервисы – представлял для них проблему, которую они стремились контролировать. Но криптографы крепко держались за свои идеи, и теперь Интернет более или менее свободен от государственного вмешательства – правда, если вы не живете в Китае.
