Вместо послесловия
Сергей Мосияш–младший
Тяжелая болезнь помешала Сергею Павловичу, моему отцу, продолжить начатые воспоминания. Писала их одна мама — Галина Федоровна. Писала, как святое откровение, как ее просил муж.
И вот я подумал, ведь от отца осталось немало письменных материалов — небольших статей, писем–набросков для устных выступлений на встречах с читателями, на своих юбилеях и презентациях книг, проходивших большей частью в Гомельской центральной городской библиотеке им. Герцена. Организатором и душой этих литературных встреч была директор библиотеки Власова Татьяна Савельевна (я был знаком с ней еще при жизни отца). Вела эти литературные вечера Н. В. Малашенко.
С наиболее интересных документов я решил снять копии — они могут сказать о жизни моих родителей больше, чем я сам.
Помогала мне в этом другая городская библиотека № 11, где директор Уварова Антонина Васильевна, очень отзывчивый человек, приняла в этом самое непосредственное участие.
Выбрали небольшую по объему и очень полную по содержанию статью отца к своему 75-летнему юбилею. Она наиболее ярко и откровенно отражает начало совместного литературного творчества моих родителей.
Эту речь, эти слова отец произносил, как уточнила мама, не только на юбилее, но и раньше, когда они не раз выступали вместе, и позднее, на других вечерах с читателями. Даю эту статью полностью:
«— Как, с чего начал я писать? Что послужило стимулом к литературному творчеству? И так далее. Эти вопросы задают постоянно.
Если сказать по–честному, то стать писателем мне помогла жена Мосияш Галина Федоровна (сама талантливый литератор и удивительной доброты человек). Всю нашу совместную жизнь — а это уже на шестой десяток — она была и есть неизменным и самым строгим редактором, часто и соавтором. Вот, в конце концов, что–то и получилось!..
Хоть в молодости я об этом и не думал. А если и думал о каком–то для себя творчестве, то только как об артисте кино или театра. Мечтал о ВГИКе. И беспрестанно играл в художественной самодеятельности, сначала в школе. Даже ездил во время Отечественной войны с бригадой местных артистов — выступали перед ранеными в госпиталях, перед рабочими и колхозниками, на полевых станах. Потом эта художественная самодеятельность продолжилась и в армии. Благодаря которой я каждый год получал от командования отпуск на Родину, в Сибирь. Кстати, в один из таких отпусков я и познакомился с красивой и серьезной девушкой–сибирячкой, которая и стала навсегда моей женой.
А после демобилизации из армии пришлось идти работать на завод. Была уже семья и первый ребенок. После работы — вечерняя школа. Жена настояла, чтобы я, не откладывая, заканчивал десятый класс (так как ушел добровольцем после девятого) и сразу поступил в институт на заочное отделение. Потом она много мне помогала и в подготовке контрольных работ, рефератов и экзаменов. Так что через пять лет благополучно закончил Новосибирский педагогический институт. Свое первое стихотворение, которое тут же пошло в детский журнал, я написал для своего маленького сынишки, работая уже в школе учителем.
Со стихами мне как–то сразу повезло, потому что в армии довольно часто писал в газету патриотические стишки. Тогда на этом все были помешаны. Да кто в молодости не писал стихов?!
А с прозой у меня долго не клеилось, проза никак мне не давалась. С детскими стихами вышло уже 9 книжечек (правда, маленьких, иногда в одно стихотворение), когда я взялся за первую повестушку из своего детства — «Друзья из Синеозерки». Писалось трудно. Напишу две–три странички — обязательно читаю жене (мои «калякалы» было не разобрать). И тут начинается: «Этот абзац надо переделать. Такое предложение не годится. Вот здесь лучше заменить и сделать вот так.»
И это было со всеми книгами, пока не приобретут литературный и божеский вид. Постепенно пришли к историческим романам (тоже по инициативе жены), с которыми было еще больше совместной работы».
Чтобы ксерокопии не шли подряд, хочу сделать небольшую перебивку — рассказать кратко некоторые эпизоды из жизни нашей семьи, запомнившиеся в детстве наиболее отчетливо. Взаимоотношения родителей я стал понимать по- настоящему лет с 11–12, когда мы переехали в Алма — Ату. С того времени они вспоминаются мне больше пишущими. Мама обычно сидела за столом. Видимо, ей тогда приходилось много писать, потому что работала сразу в двух местах: на радио и в газете. И одновременно помогала папе писать его первую повесть о детстве — «Друзья из Синеозерки».
А папа по приезде в Алма — Ату долго не мог устроиться на работу. И в это время он решил попробовать себя в прозе. Но поначалу у него не получалось.
Мама время от времени откладывала свою рукопись, подходила к нему, присаживалась на край дивана (папа всегда писал лежа):
— Ну, что прибавилось нового? Читай.
Я замечал, что она никогда не говорила ему слово «плохо» или «это совсем негодно», а, как понимал, выбирала слова помягче: «Знаешь, вот тут надо бы чуть подробнее, а то как–то непонятно.»
Первой папиной реакцией было несогласие с замечаниями:
— Ну вот, я так и знал! Опять не то, опять надо переделывать!.. Не буду я снова переписывать!.. — и в порыве отчаяния иногда бросал свою рукопись.
Мама за это почему–то совсем на него не сердилась. Делала вид, что ничего особенного не случилось. Запросто улыбалась и говорила:
— Подбери тетрадь. И что ты из–за такого пустяка устраиваешь «спектакли». Тут и сделать–то всего ничего: заменить или поправить 2–3 предложения, и все будет нормально. Давай сюда.
Папа «остывал», садился рядом, и по его лицу было видно, что чувствовал он себя далеко неправым.
Как я потом понял, мама остерегалась при этом говорить более строго, чтобы «не выбить его из колеи», чтобы он вдруг не «взорвался» (это он мог) и не бросил уже хорошо начатое. Что тогда с ним будет?..
А папа то же самое — чтобы она не отказалась от него, такого «непутевого». Оба они боялись потерять друг друга.
Но такие «инциденты» случались крайне редко. А по другим причинам у них не было размолвок. В основном они жили дружно, любили друг друга — это чувствовалось во всем. И куда бы они ни пошли или ни поехали (в Дом творчества, за границу, просто отдохнуть), всегда только вместе, по обоюдному желанию. И чем были старше, тем теснее становился их союз.
Родителей своих я вспоминаю всегда с благодарностью. За все детство мы не слышали от них не только грубого, но тем более бранного слова. Не знали абсолютно никаких наказаний. Мы с сестренкой ни разу не испытали, что такое «стоять в углу». Это шло от мамы. Она была особенно заботливая и мягкая в обращении. Но я не помню, чтобы мы когда–то ее ослушались. Лидером в семье была она. И если бы не ее авторитет, который с молодости и до самой старости признавал отец, то он едва ли закончил бы образование и вошел в настоящую литературу.
