Лишь только прочитаны были последние строки письма Эндо, как явились в коляске трое русских офицеров с «России» с визитом от лица всей кают–компании. Под впечатлением письма я им рассказал содержание его; кажется, и им было это приятно; рассказал я в доказательство, что и в Японии есть искренние христиане, готовые на мученичество из–за веры, чему мало верят, кажется, все европейцы.
Была сегодня еще Софья Накагава из Сендая с своими детьми: гвардейским офицером Николаем и его женой (женились по–язычески) и Иоанном, студентом Университета.
23 марта/4 апреля 1899. Вторник
четвертой недели Великого Поста.
Утром «коочёо» Семинарии Иван Акимович Сенума неприятно поразил своим рассказом. В Семинарии случилась кража: у Тита Косияма пропали 50 сен, и он заподозрил Феодора Янсена. Янсен, оскорбленный этим, напился пьян и весь вечер буянил вчера, даже после десяти часов, когда Иван Акимович ушел к себе на квартиру, у забора его дома слышался бушующий Янсен и уговаривающий его товарищ Ирино.
— Что делать?
— Янсен не виноват в краже?
— Не виноват. У него были деньги, но полученные от его опекуна, господина Саввы Хорие.
— Заставьте Тита Косияма извиниться перед ним в присутствии всех учеников в столовой. А потом скажите, — несправедливое подозрение обидело Вас; этим отчасти извиняется Ваше безобразное поведение вчера, тем не менее Вы виноваты в пьянстве, грубости и позоре для всего заведения, и потому не можете остаться без наказания. Будете без обеда. — Но кто же вор?
— До сих пор не открыто. Можно только думать, что виною табакокурение; крадут друг у друга на табак. — Как истребить табакокурение?
— Кроме уговаривания, других средств нет в нашем распоряжении. Старайтесь убеждать, с младшими говорите строже… — (Но способен ли на все это Иван Акимович?)
В десять часов пришел о. Семен Мии, и я, отпустив Накая, вновь говорил с ним по поводу миссии Окамото Риуноске. Три пункта он должен исследовать касательно религий: 1. отношение государства к религии; 2. отношение религии к воспитанию; 3. внутреннее устройство (сосики [?]) каждой религии. Это его официальное дело. Частное — исследование политики разных стран, но до этого нам с о. Мии нет дела. — Я подтвердил ему, что сказал прежде, — что отпущу его, чтобы Окамото имел полную возможность с помощью его узнать православную веру и Церковь. Нужно будет ему справить духовное платье, которого, то есть рясы, у него нет. Снабдил его книгами, которые он просил, и больше того. Именно: дал «Московский сборник» Константина Петровича Победоносцева, тот самый, который получил от него с о. Сергием Глебовым; сказал, чтобы о. Мии перевел все, что заключается там, к сведению Окамото, а книжку, чтобы по возвращению в Японию, вернул мне; дал «Историю России» Соловьева, учебник его; рассказы про старое время на Руси Петрушевского, учебник географии Белохи. Окамото послал в ответ на его подарок мне: альбом Лазовского «Киевский Собор Святого Владимира», оставленный здесь о. архимандритом Сергием, из которого несколько изображений мы уже позаимствовали в наши брошюры (я уже выписал еще прежде два экземпляра подобного альбома, которые, вероятно, и придут): четыре японских богословских книги, которые прежде не были посланы ему, и «Всеобщий календарь» за нынешний год.
Наказал я о. Мии известить меня дней за двадцать до выезда их из Японии, чтобы иметь время приготовить рекомендательные письма. После завтрака мы с ним распрощались, и он отправился обратно в Кёото, взяв еще деньги на отъезд по своим Церквям в Танго и Тонба.
Часу в третьем были с визитом капитаны «России» А. М. Доможиров, «Владимира Мономаха» князь Ухтомский и аудитор Артемьев, будущий издатель газеты в Порт—Артуре. Ухтомский рассказал: 1. как в Нагасаки, когда он стоял там, консул Костылев отнесся к нему с просьбою прислать судового священника для погребения одной православной христианки, японки, умершей там. Ухтомский совсем готов был отпустить священника и сделать все, что нужно для достодолжного совершения похорон, но Костылев больше не просил; оказалось, что умершую сожгли (вероятно, похоронили родные по–буддийски или же приготовили пепел к отпеванию в своей родной Церкви); 2. как он хоронил идолов в Порт—Артуре. Храм нужен был для другого назначения, потому велели китайцам убрать буддийских истуканов; они нашли место для перенесения их, но такое грязное, что Ухтомский говорит, — «я не решился перенести, а предложил поступить с идолами как–нибудь иначе»; тогда бонза и китайцы предложили зарыть их в землю, почему капитан велел матросам осторожно снять их с мест, завернуть в рогожи и опустить в вырытые ямы. Матросы так и поступили. Только туфля с ноги у главного идола упала, о чем они и доложили: «Ваше Высокоблагородие, туфля с ноги спала». Капитан велел и ее вместе со всем погребсти. Идолы были золоченые; главный из них «в высоту этой комнаты», указал капитан, рассказывая (значит, не менее тринадцати фут).
24 марта/5 апреля 1899. Среда
четвертой недели Великого Поста.
Чтобы окончательно развязаться с корреспонденцией в Россию, оставив перевод, писал до обеда письма. — Приглашение барона Санномия (оберцеремониймейстер) в двенадцать часов на завтрак к нему в дом. — Опять письма до всенощной, которую тянул пением Львовский до безобразия; такая прекрасная песнь, как «Архангельский глас», совершенно теряет весь смысл в его пении: слоги на сажень отстоят друг от друга — не поймешь ни что поют, ни что за гармония; да и какая гармония, когда на каждой ноте, пока ее прямолинейно тянут, можно лечь спать, выспаться, проснуться, — а ее все еще тянут! Просто мученье! А ничего не поделаешь! Потому характер у человека такой! Сколько ни говори, как к стене горох.
25 марта/6 апреля 1899. Четверг
четвертой недели Великого Поста.
Праздник Благовещения.
За Обедней было больше русских, чем японцев. С судов нашло офицеров и матросов полсобора; наставили свечей у икон полны подсвечники, даже пришлось переменять свечи. Радостно было служить. Воспрянуло там где–то на дне души залежавшееся русское чувство! После Обедни толпа матросиков осталась, чтобы отслужить молебен и панихиду; о. Павел Сато и отслужил им. Я спрашивал, не могут ли пропеть. Я отслужил бы по–русски, но они, видимо, хотели японского богослужения.
Доходу от молившихся русских сегодня было в Соборе до 80 ен, в том числе 50 ен японскими золотыми, поданными мне в пакете во время Апостола от неизвестного в здравие Александры и Пелагеи и от Унженина, купца из Ханькоу, после службы зашедшего ко мне и завтракавшего у меня.
