Сводя воедино все вышеизложенное, я прихожу к следующему заключению:
1. Аршаков представляет собой человека с недостаточностью умственных способностей, с истеро-неврастенической организацией, который под влиянием сильных душевных возбуждений и продолжительного заключения под стражей легко теряет душевное равновесие и тогда переходит в состояние явного помешательства.
2. О преднамеренной симуляции или преувеличении болезненных явлений со стороны Аршакова не может быть и речи.
3. Аршаков в настоящее время не способен к участию в судебном разбирательстве и не будет к тому способен в будущем, насколько это можно предвидеть. Сомнительно, будет ли он вообще к тому способен по данному уголовному делу; более вероятным представляется, что такое улучшение никогда не наступит.
4. Аршаков в настоящее время не способен к отбыванию наказания и не будет к этому способен и в будущем, насколько это можно предвидеть. Чрезвычайно маловероятным представляется предположение, что он в будущем станет способным к отбыванию наказания».
Верховный прокурор первого Берлинского королевского суда Шениан в письме от 13 июля 1909 года обратился к министру юстиции, изложив ему выводы врачей Гофмана и Вернера: «Таким образом, уголовное дело против Тер-Петросова в ближайшее время закончено быть не может. Вследствие этого придется поднять вопрос о временном прекращении дела».
Поднять вопрос о временном прекращении дела.
Верховный прокурор Шениан умывал руки. В своем письме он не забыл сделать запрос министру юстиции: «Необходимо ваше отношение о том, что полицай-президент Берлина намерен выслать Мирского — Тер-Петросова за пределы Германии».
«Выслать» — как прекрасно звучит! Это же мечта большевиков, самого Камо, Кона. Когда Максим Литвинов выехал из Тифлиса за границу и был арестован в Париже во время обмена пятисотенных (это случилось после ареста Камо), большевики мечтали о его высылке. И французы поступили честно, не посадили Литвинова в тюрьму, а потребовали, чтобы он в течение суток покинул территорию Франции. Царская охранка подняла вой, но без толку: политические не подлежат выдаче. И Максим Максимович со своей секретаршей Фаней Ямпольской покинул Францию и через Бельгию уехал в Англию.
А немцы? Они нарушили элементарные человеческие законы.
И верховный прокурор Шениан наводит справки у министра, интересуется его мнением.
Газета «Теглихе Рундшау» открыто делится со своими читателями, держит их в курсе событий: «Между прокуратурой, министерством юстиции и русским правительством идут переговоры по поводу передачи Мирского России».
Надо выдать царской охранке. Угодить русскому правительству. Но перед общественным мнением выйти сухим из воды.
Министр внутренних дел и полицай-президент нашли выход.
10 августа 1909 года с ведома полицай-президента Берлина было состряпано письмо: «Мы покорно просим… кайзеровский полицай-президиум содействовать передаче Аршакова русским государственным властям. Берлинское попечительство о бедных, ведавшее больницами».
— Зачем?
Фон Ягов пожал плечами и не ответил Оскару Кону.
— Но это, это же, простите, не знаю, как и назвать. Чему я, собственно, удивляюсь после стольких истязаний? Целых два года вы таскали по тюрьмам и больницам душевнобольного человека, вторично сделали его калекой и теперь передаете… Я даже слов не нахожу. Это, простите, не делает вам чести.
Шеф переждал, пока Кон выговорится, и сказал:
— Вот пришел господин директор попечительства и просит, мы не имеем права не уступить. — И представил: — Опекун и адвокат Тер-Петросова Оскар Кон.
— Слышал, — «участливо» сказал директор попечительства.
— Так. У вас нет средств, поэтому вы спешите облагодетельствовать больного.
— Да, так получается. Мы не в состоянии долго содержать иностранного душевнобольного. Ведь он неизлечим. У нас нет средств.
— Средства я выделю. У Мирского они есть для лечения.
Шеф полиции и директор попечительства удивленно переглянулись.
Мирский — Тер-Петросов по причине психической болезни не представлял больше интереса для полицейских и следственных органов. У него хранились взрывчатые вещества для России, ну и черт с ними. Поскорее бы отделаться от него, и дело с концом. Пускай русские займутся своим больным.
Пока Оскар Кон бегал по инстанциям, хлопотал за своего подопечного, берлинская полиция на русско-немецкой границе, в глухом местечке, тайком передала закованного в кандалы Камо русским властям.
Оскар Кон узнал об этом позже, в кабинете доктора Вернера, размахивая перед его носом посланным ему уведомлением врача.
— Вы нарушили законы, которые сами же называете гуманными. Вы сообщаете мне об этом после выписки больного.
— Я исполнял приказ полиции.
— Эх, — махнул рукой Кон и поспешил к министру внутренних дел. «Может, еще не поздно? Может, удастся еще предотвратить выдачу Камо русским?»
Министр положил перед Коном докладную шефа полиции: «Русский подданный Семен Аршаков Тер-Петросян (Дмитрий Мирский) не выслан как неугодный нам иностранный подданный, а при содействии местных органов по оказанию помощи беднякам переведен в Россию на правах неимущего. Местное попечительство о бедных взяло на себя расходы переезда».
— Гениально! Какая забота! — злобно сказал Кон, вставая. — Думаю, что наш разговор бесполезен.
— Да.
Камо тем временем был уже по пути в Россию.
В это же время орган немецких социал-демократов «Форвертс» сообщал читателям: «Таков новейший номер прусского угодничества… Нет никакого сомнения в том, что берлинский полицай-президиум передал Семена Аршакова — Мирского русским разбойникам в полицейских кителях не без согласия министра внутренних дел».
Передал да еще с такой странной аргументацией, которая «удивила» даже прокурора судебной палаты Тифлиса, составлявшего докладную для первого департамента министерства юстиции: «Честь имею доложить первому департаменту министерства юстиции, что ни в Тифлисском губернском жандармском управлении, ни у судебного следователя по особо важным делам Малиновского нет сведений о том, на каком основании и по чьему распоряжению немецкие власти передали Тер-Петросова, а также о том, велось ли расследование, был ли он судим за обнаруженные у него взрывчатые вещества, понес ли наказание согласно законам императорской Германии».
19 октября 1909 года в час дня полицейская «свита» вошла в ворота Метехской тюрьмы.
«…Но я так больше не выдержу. Тогда как быть? Нет, поездка по чужому паспорту не обвинение и не таит в себе, серьезной опасности. Эриванская площадь — вот серьезная улика. Эриванская площадь и ничто другое. Если начнут копаться в этом деле, то до чего-нибудь обязательно докопаются. Улик наберется достаточно. Если обвинят из-за Эриванской площади, то плохи твои дела, Камо. Готовься к бою».
