Елена Клепикова - Быть Иосифом Бродским. Апофеоз одиночества

Однако куда важнее, чем эти совпадения, – прорывы моего романа в неведомые вспоминателям области: по классической формуле, автор начинает там, где те кончают, дырявя документ. Воспользовавшись опять-таки классическими формулировками, сформулируем собственную антитезу; «давно уж ведомое всем» – или «страстное земное перешел»? В последнем помощь Бобышева-поэта, метафорически схватившего в синхронных и аутентичных стихах описанную в «Post mortem» драму – даже там, где она являет вполне мелодраматический лик – куда значительнее, чем гипотетическая помощь от Бобышева-вспоминаль щика, будь даже его мемуары напечатаны вовремя.

К слову, воспоминания Бобышева были восприняты в штыки как бродсковедами, так и бродскофэнами, которые исходят из лжепосыла, что гений выше критики и всегда прав. Однако даже Пушкин не утверждает, а вопрошает, совместны ли гений и злодейство. О монструозности гениев достаточно написано и без меня, да и сам Бродский неоднократно и на разные лады – от кокетливо-иронического до самоуничижительного – обзывал себя монстром. Чувство вины никогда не покидало его – скорее на ветхозаветный, пусть и поверхконфессиальный (Jewish guilt), чем на католический (mea culpa) и даже на кальвинистский манер, на который он обычно ссылался, хотя был с кальвинизмом знаком разве что поверхностно. Это было в его природе – все схватывал на лету.

Касаемо dramatis personae, то будучи все художественными натурами, они воспринимали свою драму сквозь литературную призму. В ход шли литературные сравнения. У самого ДБ противостояние любовников описано в духе Достоевского, где ДБ – князь Мышкин, ИБ – Рогожин, а МБ, соответственно – Настасья Филипповна. Друг Бродского с питерских времен, Лев Лосев – Леша Лифшиц, сам литератор, в своей лженаучной и лжеобъективной, а на самом деле ультратенденциозной, с передергами, агиографии ИБ в ЖЗЛ заменяет этот ряд на грибоедовский: ИБ, само собой, – Чацкий, МБ – Софья Фамусова, а ДБ, понятно, – Молчалин. «Выявляется контраст между богатым и сложным интеллектуальным миром Бродского и пошловатым – его соперника, коллизия скорее не из Достоевского, а из Грибоедова, которого Бродский так любил декламировать: «А вы? о Боже мой! кого себе избрали!»

Я бы сказал, пошло обвинять в пошлости Дмитрия Бобышева, талантливого поэта, писателя с отменным вкусом и сложную, страдающую натуру.

Оговорим заодно абсолютное право Софьи Фамусовой, кого любить и кого не любить. Зато мы не имеем никакого права осуждать МБ за то, что она предпочитала ДБ как поэта, как человека и как любовника. Виноваты ли Наталья Николаевна, Любовь Дмитриевна, Анна Андреевна и Марина Павловна, что не любили – соответственно Пушкина, Блока, Гумилева и Бродского? Или Лиля Брик, которая любила своего мужа Осипа Брика и не любила любящего ее любовника – Маяковского?

Прошу прощения за банал, сердцу не прикажешь. Как и другим человеческим органам. Пушкин написал гениальное стихотворение «Нет, я не дорожу мятежным наслаждением» с потрясающей последней строфой:

Вот именно: поневоле, а не по доброй воле! Это вовсе не значит, однако, что жена Пушкина была фригидкой. С родоначальником, судя по его стиховому признанию – да, но не с Дантесом, императором Николаем или вторым мужем Ланским (родила ему трех дочерей), с которыми она, возможно, была как раз «вакханкой» по пушкинской классификации в первой строфе, а медицински – нимфоманкой. Говорю гипотетически, предположительно – никто со свечой не стоял. Между прочим, расхожее сравнение Марины Басмановой с Натальей Гончаровой-Пушкиной-Ланской находит неожиданное подтверждение в одинаковом прозвании обеих «поджигательницами»: Натали – как синоним «интриганки», зато Марина в самом деле подожгла занавески в новогоднюю ночь 1963/64 на даче в Зеленогорске, куда заявилась вместе с Бобышевым, с которым уже блудила, но оглядываясь назад, ДБ теперь считает, что послужил орудием в любовной стратагеме МБ с ИБ.

Спустя несколько дней Бродский срочно возвращается из Москвы на «место преступления» и вскрывает себе вены – неудачная попытка самоубийства.

Уместно ли здесь приводить знаменитое наблюдение Ортеги-и-Гассета, что гениальность отталкивает женщин? Не знаю. А потому на всякий случай вот его главный тезис: «Быть может, в истории женщине предназначена роль сдерживающей силы, противостоящей нервному беспокойству, потребности в переменах и в движении, которыми исполнена душа мужчины. Если взглянуть на вопрос в самой широкой перспективе и отчасти в биологическом ракурсе, то можно сказать, что основная цель женских порывов – удержать человеческий род в границах посредственности, воспрепятствовать отбору лучших представителей и позаботиться о том, чтобы человек никогда не стал полубогом или архангелом».

Названные влюбленные поэты догадывались конечно же о нелюбви любимых ими женщин, но ошибочно полагали, что одной великой любви каждого из них с лихвой хватит на двоих – это во-первых, а вовторых, влюбленный божественнее любимого (привет Платону), а в их случае любовь еще и подкормка поэзии, пусть в роли музы выступает бля*ь.

К сожалению, помянутый агиограф Бродского не чист на руку и довольно часто махлюет, идет на откровенный подлог. Вот он приводит стихотворение не только посвященное МБ, но и прямо к ней обращенное, а пишет, шельма: «Бродский верил, что в нем это преображение было произведено любовью к одной женщине». А не лично Мариной Басмановой? Как так? Для сравнения – само стихотворение как свидетельство обратного – гимн не любви, а любимой, единственной любимой, недаром Бродского так волновала прискорбная судьба однолюба, как он сам, Орфея, а мне он говорил, настаивая на моногамной природе любви: «Есть квота любви, положенная на человеческую душу, – любить можно только один раз», с чем я, на основании собственного любовного опыта, поспешил согласиться.

Монолог неартикуляционной, безъязыкой, молчащей, то есть внетекстовой и даже внесловесной МБ – наперекор и в опровержение императивных, хоть и с чужих слов, постулатов ИБ о примате языка, а тем более поэтического, над бытием и над временем – имеет легко опознаваемый литературный прецедент, но в сторонней литературе, и немыслим без внесинтаксического потока сознания Молли в 18-й, последней, лучшей главе «Улисса». Младенческий, дадаистский монолог АБ (то есть Андрея Басманова) – сочетание младенческого лепета с неожиданными прозрениями – построен по принципу «устами младенца глаголет истина». Литературный прецедент не прослеживается.