Я устало (хотел есть, болела голова) подходил к крыльцу своего дома.
— Что за безобразие! — услыхал я.
Около задней двери толпились хорошо одетые люди: женщины, военные в орденах и т.д. Дверь была открыта, из нее выпускали время от времени посетителей, а в дверях стоял заслуженный капитан, объясняя усатому служителю грузину свою обиду:
— Мы стоим в очереди 45 минут! И под нашим носом закрывают дверь, говорят, что мороженого нет! Надо было предупредить.
Требование, пожалуй, справедливое, думаю я. Другого мнения усатый служитель кафе, и он выталкивает заслуженного командира, ногой закрывает дверь, дверь держат - маленькая драка!
— Дайте жалобную книгу, — говорит капитан, прекрасно владея собой. Он крепко стоит на пороге, зажатый меж косяком и дверью, и мужественно выдерживает боль. — Почему это вы не дадите? Меня возмущает свинское отношение к людям. Где мы находимся?
— Что такое? — мощный бас грузина покрывает его возмущенно звенящий голос. — Директора? Нет. Жалобной книги? Нет... — И рывок, от которого капитан чуть не грохнулся наземь. — При-хо-ди-те завтра!
Дело принимает серьезный оборот. Капитан настаивает (как он себя держит в руках!).
— Хорошо, — говорит вышедший из кафе другой усатый грузин, — пройдите ко мне в кабинет, сейчас созвонимся с генерал-полковником Голиковым и... — Он делает ударение на звании.
Кто-то еще старается пройти в кабинет.
— Когда вы будете майором, тогда я с вами буду разговаривать, — говорят ему усы (и опять его толкают).
—Я вам покажу документы! — возмущается тот (к счастью, он майор).
Но! Дверь захлопнулась и погребла капитана. Возмущение растет.
— И при чем здесь Голиков?
— Он начальник кадров Красной армии.
— Ну и что?
— Ну и ничего... Блат.
— Ну, это глупости!
Люди возмущены до предела. Дружно отыскали бумагу, карандаш, пишут акт: «Настоящий акт составлен посетителями...».
Я с интересом и радостью смотрю на возбужденных людей, голод забыт, я жду и тоже что-то вставляю в общий разговор.
Вдруг открывается дверь, оттуда появляется капитан, мирный и спокойный:
— Идемте! — тихонько и довольно говорит он.
Акт забыт! Бумага впопыхах суется кем-то в карман. Люди толпой спешат мимо недовольно покачивающихся усов грузина — есть мороженое.
— Что вы делаете? — кричу я безнадежно и презрительно. — Купили! Всех купили! За порцию мороженого. Надругались, — издеваюсь я, пока они проходят, и...
Кто-то жалко засмеялся.
Кто-то просто вздохнул.
(Вот это конец.)
18.08.47 г.
Вновь не прошел. Теперь засыпался на втором туре в ГИТИСе. Провал принял с трудом. Там вел себя прилично, но дома раскис и доставил всем очень много беспокойства, лег и не вставал до ночи.
Странно. Было очень много шансов понравиться Раевскому — не выиграл ни один. И что интересно, так это то, что я (к тихому стыду своему) гадал на монетах: пройду — не пройду, и подряд три раза упорно выходило — нет. И я не верил — но факт. Третья битва. Осталась одна дрянь, но не дай Бог, чтобы она выиграла.
Милые ребята так волновались за меня — и Моргунов, и Наталья Александровна.
Но я буду в театре. Непременно буду. Буду замечательным режиссером, я не потеряю этот год, я отдам его на подготовку для поступления на режиссерский факультет, если никуда не пройду. И даже если пройду. Мне только 17 лет — развитие мое не останавливается, отсрочивается только день моего диплома, но нет худа без добра.
Вот они, мои пути:
1. МГТУ (Вахтанговский) — Малый.
2. ГИК (Воинов) — режиссерский.
3. «20 лет спустя» в Доме пионеров и самообразование.
4. Детский театр и № 3.
Судьба не может побить третью карту (конечно, если не заставит меня слечь в могилу или в постель — но тут, я думаю, тоже многое зависит от меня).
Пусть я не поеду в лагерь. Пусть я никогда не коснусь сердца и губ Ларки, пусть я даже потеряю в глазах всех - это все детские горести!
19.08.47 г.
Читаю «Форсайтов» Голсуорси. Подробного ничего нет. Удивительно оригинально! И бесподобно.
Вчера случилось страшное событие. День спал, ночь читал. Тикают часы... А в окне хмурый рассвет, в нижней половине темные силуэты сонных домов, как отжитое в жизни, а над ними темное ночное небо, разорванное тревожным и тяжелым утром. Так начинается моя жизнь. От таких вещей человек становится взрослым. Необходимо только, чтобы неудачи, как прививка, только закаляли характер, а не трепали нервы.
«Большеглазые ромашки в этом саду, которые придают ему иногда такой мечтательный вид, растут дикие и счастливые, и для них наступает свой час» (том I, стр. 777. «Сага о Форсайтах»).
Как это у него сочетается экономический роман с таким пониманием, вернее, с таким чувством природы?!
Понял! У хороших авторов пейзаж иногда играет громадную роль — этими же возможностями обладает кино. Жаль только, что в кино нельзя назвать ромашки «большеглазыми»... Или, может быть, через чьи-то грезы могут они взглянуть своими длинноресничными грустными или томными глазами.
(А не сантимент ли это? Сейчас не пойму.)
«С улыбкой, напоминающей виляющий собачий хвостик» (том I, стр. ...).
«...в доме коллекционеров всегда есть чулан для старого хлама, и мужьям легко попасть туда». (Что-то типично английское в этом юморе; том II, стр. 8.)
20.08.47 г.
Читаю вторую книгу «Форсайтов». Увлечение растет. Очень нравится. Начинаю только подозревать автора в сентиментальности. В 6 часов вечера сдаю в Вахтанговский. Неужели опять удар по самолюбию? Скорее всего: малый рост и моя дикция!!!
Я, кажется, допустил ошибку: надо было сразу идти на режиссерский в ГИТИС.
Все стараются утешить. Как это больно. Слезы закипают. Громадных усилий стоит оставить их в душе. Хожу и только облизываю лихорадочно сохнущие губы и боюсь говорить или улыбаться — слезы переполняют и достаточно толчка, чтобы... и вот несу себя как чашу «до краев».
23.08.47 г.
Видно, сильно меня подорвал ГИТИС. Прошел на конкурс в МГТУ, на второй тур в Вахтанговском — а не радует, вернее, душа не успокаивается. Вера в себя не пропала, но пропала вера в мое поступление, несколько атрофировалась воля — было письмо к Кабанову, не пошел.
Вчера был в парке, на карнавале. Пришел домой в половине пятого. Об этом хочется очень много писать. Нет, это не забудется. Много народу. Первый фейерверк. Поэт и его стихотворение. Огни. Луна, смутившаяся и укатившая на край неба мерзнуть, закутавшись наполовину. Москва-река, два пруда, лодки. Молодежь, знакомства. Кусты: поцелуи, как в «Весеннем вальсе». И что интересно, не было почти драк и грязного приставания к девицам.
Хочу попробовать написать инсценировку по «Девушке из Кашина». Надо попробовать все-таки инсценировать случай в кафе-мороженом. Трудно. Надо наладить мои утра. Надо ложиться раньше и раньше вставать. Обязательно наладить занятия по речи.
