Когда после команды "Мютцен аб!" Старостин снял берет, Мамедов пристально посмотрел на него. Седые, отросшие волосы зачесаны назад. Скулы туго обтянуты кожей. У носа глубокие складки. Серо-голубые глаза смотрят настороженно и устало. Ото лба до затылка Старостин прострижен машинкой ("гитлерштрассе"), но все же облик у него одухотворенный. Стоя на аппеле, он то и дело покашливал. Мамедов увидел на костюме красный винкель и букву "R".
- Что вы на меня так смотрите?
- Мне показалось, я вас где-то видел, - неуверенно сказал Мамедов.
- Это вам только показалось, - усмехнулся Старостин.
- Может, потому, что вы похожи на Листа.
- Мне уже об этом говорили. А какое отношение вы имеете к Листу?
- Хорошо помню его портрет. Я бывший музыкант, - едва успел пояснить Мамедов.
Окруженный свитой, приближался штандартенфюрер СС Цирейс. Строй подтянулся, и Старостин тоже стоял руки по швам. С Цирейсом шутки плохи. В их блоке все знали, как он отметил недавно день рождения своего четырнадцатилетнего сына. Сыну пора учиться стрелять по живым мишеням! Цирейс построил сорок заключенных, вручил сыну парабеллум, и тот перестрелял всех.
После аппеля мимо строя провезли арестанта на тачке. Тачка двигалась под аккомпанемент веселого марша, а табличка на груди, сочиненная Цирейсом, гласила: "Мне хотелось погреться. Погреюсь в крематории". Как стало известно, везли несчастного, которому не удался побег.
Мамедов и Старостин продолжали разговор на следующем аппеле; они уже выяснили, что сидят в соседних бараках.
- Где в плен попали? - спросил Старостин.
- Изюм - Барвенково, - вздохнул Мамедов. - А вы?
- В самом начале войны. Откуда родом?
- Баку.
- Где жили?
- На Торговой улице.
- Где именно?
- Рядом с мельницей "Братья и сыновья Скобелевы", рядом с домом Мехтиева, там, где старая синагога.
- А напротив дома Мехтиева его табачная фабрика.
- Вы тоже из Баку?
- Был проездом. Жил в доме Скобелева.
- Особняк! Там жили Шаумян, Киров, Серебровский.
- И Старостин.
Через несколько дней, после очередной перерегистрации и переселения, Мамедов и Старостин оказались на одних нарах в блоке No 17.
Старостин стал помощником писаря у старосты блока Отто Бауэра. Немецкий коммунист занимал эту должность в интересах подполья. Как только Бауэр получил указание из подпольного центра, ему сразу очень понравился почерк Старостина.
А Мамедов отправлялся каждый день на Дунай, где разгружал дрова. Длинные колоды носили вшестером. Позже Мамедов работал на уборке в крематории. Там давали дополнительный паек, но работа жуткая и опасная: говорили, что всех свидетелей тоже сожгут.
Прошла перерегистрация, и Старостину с помощью писаря-подпольщика удалось получить номер, как вновь прибывшему, - R-133042. После возвращения из ревира, где Старостин был у начальства на плохом счету, у него были основания считать операцию с получением нового номера большой удачей.
У младшего писаря блока, сколько мог заметить Мамедов, была крайне беспокойная жизнь. Старостин то и дело куда-то исчезал, а возвращался к себе на нары поздно ночью. Иногда он угощал сигаретой, приносил газету, несколько картофелин. Иногда делился последними сообщениями с фронта, и Мамедову оставалось гадать - откуда такая осведомленность и кто подкармливает?
Однажды, проснувшись ночью, Мамедов увидел, что его сосед сидит на нарах и пишет, подложив под листок копировальную бумагу...
Но Мамедов не знал, сколько конспиративных нитей тянется к Старостину, со сколькими узниками, незнакомыми между собой, но кровно связанными друг с другом общей задачей, регулярно встречается Старостин.
Когда-то, изучая законы конспирации, он читал и перечитывал Ленина, а позже... позже началась многолетняя практика. Он и сейчас следовал законам подпольной революционной работы, помнил: чем дробнее, мельче дело, которое поручено отдельному лицу, отдельной группе, тем меньше опасность провала, тем труднее действовать шпикам и провокаторам.
Старостин не помнил теперь, как Ленин сформулировал в книге "Что делать?" задачи конспирации, но назвал бы себя жалким кустарем, неловким и неопытным в борьбе с противником, если бы пренебрег мудрым советом: уметь вовремя собрать воедино все эти мелкие дреби, чтобы вместе с функциями движения не раздробить самого движения!
Уже несколько раз в их блок пробирались к Старостину незнакомые русские, чаще других - парень богатырского сложения, говоривший хриплым басом, а с ним товарищ, судя по говору, белорус.
Сосед Мамедова по нарам был нужен не только русским. К нему тайком пробирались итальянцы, французы, белобрысый англичанин, про которого Старостин сказал только, что он летчик. Наведывался и латыш Эйжен Веверис, который знал несколько языков.
Вообще же Старостин помалкивал, не собирался откровенничать с Мамедовым - не поверил, когда тот назвался майором интендантской службы.
- Ну никак не могу тебя представить в фуражном складе или в вещевой кладовой. - Старостин прищурил глаз и погрозил пальцем. - Ничего общего ты, друг, с интендантством не имеешь.
- Яков Никитич, откуда ты знаешь языки?
- Окончил военную академию.
- Не слышал, чтобы там преподавали итальянский.
- Я успел еще до войны записаться в дипломаты. Думал, не придется больше воевать.
- И где же тебе пришлось воевать? На каком направлении ты попал в плен?
- Был на дипломатической работе.
- И не успел выехать?
- Вот именно, не успел.
- Из какой же страны не успело выехать наше посольство и дипломат попал в Маутхаузен?
- Сказать, Мамедов, в чем твоя ошибка? Твои вопросы слишком квалифицированные. Ты, случайно, к следственным органам отношения не имел?
- С чего ты взял, Яков Никитич?
- Насколько я заметил, ты тоже говоришь на нескольких языках.
- Да, я говорю на армянском, персидском, азербайджанском, турецком, немного знаю грузинский.
- Кажется, ты понимаешь и по-итальянски?
- Не больше, чем бывший музыкант. Крещендо, модерато, пьяниссимо, фермата.
- Я очень любил музыку. Ты на чем играл?
- На скрипке. Позже на гобое.
- Сколько позиций имеет скрипка? - спросил Старостин тоном экзаменатора.
- А сколько ты хочешь, чтобы у скрипки было позиций? Я знаю семь. Есть еще флажолет.
- Какие скрипичные концерты ты играл?
- Когда-то играл концерты Бетховена, Мендельсона, Чайковского.
- Я бы хотел еще раз услышать концерт Мендельсона-Бартольди, размечтался Старостин.
Ночь, когда два соседа по нарам вели вполголоса этот разговор, полный недомолвок, была разорвана ревом сирен.
Свет потух. Выстрелы. Крики. Стоны. И все это в близком соседстве с блоком No 17.
