Пеше сняли с его поста. В городе, в котором было двадцать шесть тысяч государственных служащих, читающих о продвижениях и понижениях по службе друг друга в ежедневной газете, это было публичное унижение. В своих воспоминаниях Пеше солгал, сказав, что передал свою любимую работу другому человеку. В приватных беседах он называл свое увольнение «смертельным ударом». К нему подкралась загадочная болезнь. Он ощущал ее развитие и винил в ней своих врагов. На протяжении трех лет он унижался и упрашивал, поднимал старые связи, использовал в личных целях свою репутацию, и, когда новый префект Дебеллем вступил в должность в 1828 г., ему дали работу в архивах, но более низкую должность. Прослужив государству сорок лет, в возрасте шестидесяти восьми лет он оказался на должности младшего клерка.
Именно тогда из Англии пришло письменное признание. Своим энциклопедическим взглядом Пеше увидел в тех листках бумаги огромную ценность. Они демонстрировали, что может случиться, когда население не контролируется должным образом полицией. Они также содержали некоторые детали, которые напомнили ему о его собственном затруднительном положении. Он сделал подробные и точные записи и добавил их к огромной кипе документов у себя дома.
Теперь он уже работал днем и ночью, превращая сырой материал в прозу. Но его враги тоже упорно трудились. Появился слух, что Пеше страдает от душевной болезни и представляет собой угрозу национальной безопасности – его следует отослать подальше умирать безобидной смертью.
С каждой нападкой на свою репутацию он чувствовал, как его болезнь набирает силу. Он начал использовать книгу, которую он писал, как дневник, что не является добрым знаком для историка, если только он, возможно, не ощущал, что его собственная правда является частью большей картины. Последние страницы его рукописи содержат несколько страшных записей:
«Сегодня у меня такие боли, что я подумывал о том, чтобы броситься в Сену, если бы у меня хватило сил.
Сегодня, 5 марта 1830 г., в канун моего дня рождения, я чувствую себя таким больным и упавшим духом, что откладываю перо, чтобы приступить к работе позже, если я когда-нибудь выкарабкаюсь из этой пропасти».
Через несколько месяцев смерть освободила его от физической боли; его враги злорадствовали. По крайней мере, его утешало знание того, что его работа практически закончена, – и это было очень хорошо, потому что сорок лет спустя префектура полиции сгорела, подожженная анархистами из Парижской коммуны. За несколько часов архивные свидетельства пятисотлетней истории Парижа, включая подписанное признание, исчезли в небесах над островом Сите.
Пеше оставил своей жене пенсию госслужащего и незаконченное magnum opus[3], которое взывало о публикации. Появились издатели с контрактами. После нескольких лет пребывания в нерешительности вдова Пеше продала рукопись Альфонсу Левавассеру, который ранее опубликовал первую книгу Бальзака.
Стиль Пеше был суховат на современный вкус, но его рассказы о заговорах и убийствах, несмотря на несомненную правдивость, были чрезвычайно ходким товаром. Левавассер убедил вдову, что памяти ее мужа будет отдано должное, и сделал то, что сделал бы на его месте любой разумный издатель – нанял умелого обработчика текстов, который умел превращать скучную документальную информацию в неплохие рассказы. Уйдя в отставку с государственной службы, барон Ламот-Лангон стал специализироваться на написании мемуаров людей, которые никогда не писали их. Его публикации включали шеститомные «Воспоминания графини Дюбарри, написанные ею самой», «Воспоминания Леонарда, парикмахера Марии-Антуанетты» и несколько многотомных романов, вроде «Вампир, или Дева Венгрии» и «Отшельник таинственной гробницы». Незабываемое описание бароном масштабной охоты на ведьм во Франции XIV в. (в его хорошо принятой публикой «Истории инквизиции во Франции») создавало у историков сильно искаженное впечатление об этом периоде, пока в 1972 г. не было доказано, что все это сущие выдумки.
Барон оставил большую часть написанного господином Пеше нетронутым, но дал себе волю в некоторых рассказах, особенно в признании. Он добавил диалоги и пикантные подробности, чтобы потрафить читающей публике. Признание, в конце концов, вышло в печать через десять лет после того, как оно было продиктовано священнику в Англии, приукрашенное, искаженное и невероятное. Его можно найти в пятом томе «Воспоминаний, взятых из архивов парижской полиции», написанных господином Ж. Пеше, полицейским архивариусом (1838). Имя барона не значится на титульном листе – вот почему историки, которые вынуждены использовать «Воспоминания» вместо превратившихся в пепел архивов, часто называют Жака Пеше халтурщиком, фантазером и выдумщиком.
Отрывки из книги были перепечатаны в журналах и альманахах. В 1848 г. Карл Маркс прочитал главу о самоубийствах и абортах и процитировал ее так, что Пеше выглядел как марксист. Признание, озаглавленное «Алмаз мести», было прочитано популярным романистом, который счел его «смешным», но увлекательным. «В той устрице, – написал он, – я увидел жемчужину – грубую, не имеющую ни формы, ни ценности, но жемчужину, которая просто требовала руки ювелира». Он взял сюжет и превратил его в великолепную, фантастическую приключенческую историю в ста семнадцати главах. Этой жемчужиной был «Граф Монте-Кристо».
Жемчужина была, разумеется, творением Александра Дюма. Он использовал основные элементы сюжета и выбросил устрицу, которая с тех пор оставалась лежать на мусорной куче литературной истории. Но, возможно, если бы эти остатки забытого признания можно было очистить от добавлений барона и подвергнуть испытанию исторической достоверностью, они могли бы еще открыть кусочек той «таинственной картины», которой Пеше посвятил последние годы своей жизни.
Слепой, идущий на ощупь с палочкой по лабиринту улиц между Сеной и кварталом Ле-Аль, легко мог на краткое мгновение представить себя в сотнях километров отсюда на юге Франции. Рабочие-мигранты всегда селились в определенных районах, где они могли говорить на своем языке и есть блюда своей кухни. В квартале Сент-Опортюн вблизи рынков находилась растущая колония переселенцев-католиков из Нима (город на юге Франции. – Пер.). В Ниме все самые лучшие должности занимали протестанты, но в Париже можно было заработать на жизнь независимо от вероисповедания. Если для человека наставали трудные времена, сеть родственников и соотечественников позаботилась бы о том, чтобы он не голодал. Естественно, те многолюдные урбанизированные деревни не были уютными гаванями, которыми их представляли себе люди посторонние: они не учитывали конкуренцию провинциальных городов, где прибыль одной семьи означала убыток другой. И все-таки лучше было знать соседей, чем бросаться слепо в этот человеческий океан.
