На советской стороне защелкал соловей. Наверное, пели соловьи в прибужских кустарниках и в ту последнюю мирную ночь, три года назад, когда через Рубикон мира и войны шагнула многомиллионная армия Германии.
Солнце в тот день взошло в 3.45. Надо спешить — и сегодня оно придет примерно в это время. Нужно успеть добраться до леса, запутать следы. Наш путь лежал через Забужье в Парчевские леса. Указанный Центром район действий — Парчев — Любартув в междуречье Буга и Вислы.
Мы, недавние школьники, студенты, молодые рабочие, мало знали тогда о Польше. Помнили со школьной скамьи, что другом Пушкина был Мицкевич, до войны брали в «Герценке» или «Ломоносовке» Словацкого и Ожешко, Пруса и Сенкевича, зачитывали до дыр книги Ванды Василевской. Костюшко и Домбровский были и для нас символом свободолюбия. Мы с детства восхищались героической борьбой польского народа против Романовых и Гогенцоллернов, помнили, что русские народовольцы боролись рука об руку с героями польского «Пролетариата» против одинаково ненавистного для них всероссийского самодержавия, что рабочие Варшавы и Лодзи в нашу общую революцию 1905 года дрались так же отважно, как и рабочие Красной Пресни. Мы знали имена Юлиана Мархлевского и Розы Люксембург и «делали жизнь» по Феликсу Дзержинскому…
Мы знали и то, что в Польше нас встретят не только друзья, встретят и враги, называющие себя поляками, те, кто хотел сделать Польшу буферным государством, «бастионом христианства», кто был виновником сентябрьской трагедии 1939 года, кто сложил оружие перед гитлеровцами, но в сорок первом стрелял в спину красноармейцам, кто интриговал против польского народа в эмиграционном польском правительстве, подручные тех, о ком нам с ненавистью рассказывали белорусы и украинцы, — князей Радзивиллов и Потоцких, графов Замойских… Однако мы понимали, что эти люди прежде всего враги польского народа, и потому отказывались их считать поляками, как не признавали земляками власовцев и изменников из бригады предателя Каминского, по воле Гитлера предавших Варшаву огню и мечу.
Что ожидало нас в Польше?.. Трудно было заранее все предвидеть, предугадать. Но недаром прошли мы сотни километров по оккупированной гитлеровцами советской земле, недаром видели пепелища хуторов на Волыни и непогребенные тела скошенных пулеметным огнем крестьян Полесья. «Новый порядок» был одинаков для всех славянских народов — для русских и украинцев, для белорусов и поляков. И в этом мы скоро убедились, попав в «генерал-губернаторство» Ганса Франка, где поляки перестали быть официально поляками и были лишь «нихтдойче» — «ненемцами».
Так вот она, Люблинщина, вот она, Польша!.. Костелы и распятый Христос на перепутьях. Черные остовы печей, — и тут прошли с мечом и огнем каратели..
Спустя четверть века часто достаю я из своего партизанского архива пожелтевшие от времени генштабовские карты и разглядываю их, вспоминая давние боевые дела и походы. Вот этот «гостинец» — большак или шлях — из Влодавы на юг в Ленчо мы переходили ночью. До сих пор помню я названия тамошних сел за шоссейной дорогой Влодава — Холы: Колачи, Эджарка, Люта. В лесу под Лютой мы устроили первый привал после перехода через Буг. В памяти встают зеленые перелески, песчаные холмы, болота и частые загайники. Села Ожехов, Землинец, Лейно… В любом месте мы могли наткнуться на засаду, ввязаться в ненужный нам бой с гитлеровцами. Шли по всем правилам, выслав вперед и слева и справа по ходу движения головные парные дозоры…
Продуктов у нас было в обрез — перед прощанием с Каплуном я не успел принять до зарезу нужный мне груз с Большой земли, груз одежды, продовольствия и, главное, оружия, боеприпасов и питания для Тамариной рации. Мы скоро узнали от местных жителей, что в селах — не то что в Белоруссии — работали «склепы» — лавки. Кто-то из наших называл их упрямо «сельпо» — так привычней. А «склеп» — это на кладбище… Однако в «склепы» мы могли сунуться, лишь рискуя жизнью: в селах действуют «постерунки» — полицейские участки. Ясно, что придется искать верных людей среди поляков, чтобы поручить им закупки продуктов. Деньги, слава богу, у меня еще имелись.
Поздно вечером, разбив временный лагерь в незнакомом лесу, я попросил Тамару связаться с Центром. Командование торопило с выходом в новый район действий, интересовалось переброской войсковых и грузовых эшелонов гитлеровцев на железной дороге Лукув — Демблин — Варшава, строительством оборонительных сооружений вермахта на западном берегу Вислы. Но до Вислы было еще немыслимо далеко…
В ту же ночь мы наткнулись на группу вооруженных поляков. Обошлось, к счастью, без перестрелки. Нам повезло: это был отряд Армии Людовой.
— Сердечно витам пана поручника и партизантой радецких! — приветствовал нас молодцеватый поручник, усатый щеголь, симпатяга. Он предупредил меня, что немцы начали «гроссфандунг» — большую облаву на партизан в бассейне Западного Буга, угостил бимбе-ром — крепчайшим самогоном — из трофейной фляжки, обтянутой серым сукном:
— За нашу и вашу свободу!
И пошел разговор — «о боях-пожарищах, о друзьях-товарищах».
Оказывается, наши старые знакомые «викинги» и здесь побывали в мае. Один из их полков, поддержанный артиллерией и танками, дрался с аэловцами и беховцами в районе Острув-Любельский. После отчаянного боя партизаны отошли в Козловецкие леса. В Бялке эсэсовцы «пустили в расход» почти сто мирных жителей, как обычно выдав их за партизан в своем рапорте. Многих польских селян перебили они в деревне Рудка Старошаньска, где стоял повятовый штаб АЛ.
Положение нашей группы, вся наша работа осложнялись тем, что Люблинщина, как и соседние районы Западной Украины, кишела в то время десятками враждовавших друг с другом отрядов и групп. Во всем этом вавилоне предстояло нам разобраться…
Страшные времена переживала Польша. Страшные несла она потери. Дым, валивший из труб крематориев в лагерях смерти, в Освенциме и Майданеке, отравлял ее воздух. Но польский народ не покорился. Как нигде в Польше, жарко пылал партизанский пожар в Люблинском воеводстве, где гремела слава отрядов Армии Людовой, гордо носивших имена Тадеуша Костюшки, Дзержинского, Мицкевича, Словацкого, советских отрядов имени Котовского и Щорса.
Среди партизан Парчевских лесов жила память о знаменитом русском партизане «Федоре», еще в декабре 1941 года организовавшем партизанский отряд под Влодавой. Всего с восемьюдесятью бойцами он смог прорвать кольцо окружения. Это было в декабре сорок второго, на заре массового сопротивления в Польше. Вырвавшись из огненного кольца, отряд «Федора» напал на город Острув-Любельский и разогнал тамошнюю администрацию и служившую оккупантам «синюю полицию», В другой раз, тоже после боя с карателями, партизаны «Федора» неожиданным ударом разбили станцию Парчев. В отрядах и деревнях Парчевского повита помнили лихого грузинского богатыря Давида, который с десятком бойцов задержал в лесу целый батальон карателей, пока гитлеровцы не изрешетили храбреца пулями.
