Какой историей он, дилетант в режиссуре, мог бы поделиться со зрителями? Только той, которую он как актер знал до тошноты, как алфавит. «Если бы я придумал какую-нибудь другую идею, – говорил Леонид Алексеевич, – ради которой артисты могли бы пойти на то, на что они пошли, никакой связи (с «Таганкой». – Ю. С.) бы не читалось. Но пришлось использовать жизненную ситуацию, дорисовывать на ее канве фантастическую историю, которая, к сожалению, никогда не могла бы случиться. Кроме того, без конкретных фигур и собственного жизненного опыта я бы не обошелся. Счастливцев и Несчастливцев – это все липа. Но у меня среди артистов нет плохих людей. В жизни они могут быть разными, но театр обязывает видеть, а значит, и вести себя иначе… Так что получается, что «Таганке» я обязан не только театральным, но и кинематографическим опытом. Для меня и, думаю, для всех нас это был этап воспитания…»
Между тем худрук мосфильмовского объединения «Ритм» Георгий Николаевич Данелия оказался человеком настырным, с бульдожьей хваткой. Регулярно звонил, интересовался: «Ну что, надумал?» И тогда Филатов собрал все разрозненные наброски, забрался на дачу к друзьям и за несколько дней написал окончательную редакцию сценария, жанр которого обозначил так – «комедия со слезами».
Название родилось само собой, странное и, на первый взгляд, грубоватое – «Сукины дети». Даром, что ли, актеров называют детьми, большими, но детьми… Ведь в общественном сознании, чего греха таить, бытует расхожее мнение, что артисты и впрямь люди малограмотные, ничего в голову не берут, аморальны, бездуховны, бесшабашны, но при этом хитры, злокозненны, о деньгах все время думают, о водке да о бабах. Словом, сукины дети, и все тут. В уста одного из филатовских персонажей, представительницы горкома партии Анны Кузьминичны, даже были вложены слова: «Знаете, у меня создалось такое впечатление, что актеры немножко не люди. Похожи на людей. Очень. Но не люди».
На студии сценарий прочли, вопреки обычаям, довольно быстро, позвонили и сказали: «Куда же вы пропали? Приезжайте подписывать договор. Запускаем фильм». А потом, как рассказывал сам Филатов, «умные люди подсказали: зачем тебе искать другого режиссера, когда ты сам сможешь поставить, сценарий же твой… Со временем, естественно, поднабрался кое-какого опыта, находясь по ту сторону камеры, да и в монтаже начал разбираться…».
И – бултых! – как в речку с головой!
Сценарный сюжет был предельно узнаваем. Создатель и руководитель театра N, проведя за границей времени больше, чем положено, и наговорив множество, по мнению «инстанций», крамольных дерзостей, лишается должности, а заодно и советского гражданства. Партийно-министерские чиновники заодно с «искусствоведами в штатском» пытаются (уверенные, что это легко сделать) образумить, сломить волю учеников и единомышленников мастера. Заставить их отречься от «шефа» и начать стучать друг на друга. «Артисты. Нелюди. Сукины дети».
Все точь-в-точь, как это было в трагедии с Театром на Таганке, как в случае с Юрием Петровичем Любимовым. Хотя, уверял автор сценария и режиссер, он тщательно старался развернуть всю историю так, чтобы не смущать публику. К сожалению, считал Филатов, подлинные события на Таганке были гораздо драматичнее, страшнее и скучнее. А посему таганских актеров, кроме себя самого и Нины Шацкой, никого к работе не привлекал. «Это было принципиально. Это только путало бы карты, – стоял на своем режиссер-дебютант. – Мои коллеги вели себя совсем не так. Кстати, когда я об этом объявил, никто не обиделся».
Кроме Нины, конечно, на которую режиссер орал безбожно и заставлял переснимать дубль за дублем. «Третировал меня, не давал спокойно работать, – плакалась она друзьям «в жилетку». – В единственной сцене, где мы задействованы вместе, после первого дубля он выдал мне такое, что второй и третий я уже делала чуть ли не плача. Леня их похвалил, но… в фильм вошел первый дубль…»
Многие герои внутритеатрального лабиринта были легко узнаваемы. Начиная с «тени отца Гамлета» – мифологизированного главного режиссера театра Георгия (читай – Юрия) Петровича Рябинина.
Шацкая в фильме играла роль Елены Константиновны Гвоздиловой, театральной примы, любимицы критики, европейской штучки, ухоженной и уравновешенной, с хорошо отработанным выражением утомленной иронии в глазах (по ремарке автора). Игралось легко, потому что перед глазами был образ Аллы Сергеевны Демидовой, признанной примы «Таганки», эдакой европейской штучки и так далее по тексту и по жизни.
«Я от страха собрал артистов первой величины, – говорил Леонид Алексеевич, – которые всюду были нарасхват и поэтому не могли долго работать у меня. Пришлось уложиться в двадцать четыре дня без выходных… Я невероятно «гнал» съемки, не зная никакой технологии, учась всему по дороге…»
Повидавший многих режиссеров-постановщиков, и маститых, и начинающих, оператор Павел Лебешев с этим был решительно не согласен: «С первой же минуты он (Филатов. – Ю. С .) повел себя так, как будто снимал не первую, а двадцать первую картину. Нервничал, конечно, был чересчур напряжен, но на работе это не отражалось».
Практически все актеры, занятые в фильме, с громадным удовольствием вспоминали время съемок. Исполнитель главной роли Владимир Ильин так просто таял: «Знаете, как в театре говорят: «Против кого будем дружить?» Так вот, на тех съемках никто не дружил «против». Все дружили «за». За Ленечку. Своим юмором, умением находить выходы из любых ситуаций он влюбил в себя всех…»
С ним был солидарен и Александр Абдулов: «Отказать Лене я никак не мог, несмотря на то что снимался одновременно в семи картинах. Во-первых, мы хорошие приятели, во-вторых, считаю, долг артиста помочь артисту. Я знаю его как талантливого человека и верил в то, что будет хорошая работа. И сценарий мне очень понравился, да еще про актеров – всегда интересно сыграть свою профессию… Бывало так, что мне приходилось целый день сниматься у итальянцев, потом ехал к Филатову, оттуда утром на репетицию в театр, после репетиции – к итальянцам, ночью у Лени. Часто после такого напряжения наступает озлобление. Здесь этого не было. Я видел, как ко мне относятся, видел, как меня любят, меня хотят. Актеры как дети. Скажи, что ты самый лучший, самый замечательный, и актер горы свернет… А Леня это говорил».
Хотя Филатов категорически отказывался проводить какие-либо параллели между фильмом и реальной биографией Театра на Таганке, но все же, все же, все же… Там есть кое-какой «привет» Любимову из уст партийного негодяя, которого я сыграл, – раскрывал карты Леонид Алексеевич. – Мой герой изумляется актерам некоего театра, их отношению к оставшемуся за границей режиссеру: «Он же вас предал!.. Почему же вы обвиняете всех вокруг, а его берете под защиту?» Слова эти с экрана говорит негодяй, но сыграл-то его я…»
