Осудите его, если посмеете.
* * *
«В течение второй половины 20–го и до середины 21–го годов по всему югу и юго — западу Украины бесчинствовали контрреволюционные банды украинских националистов, руководимые „батьками“ — Махно, Тютюником, Григорьевым, Петлюрой и др. Бандиты нападали на местечки и города, громили и убивали еврейское население, иногда вырезали поголовно всех жителей…»
Однажды «Коллективу» предложили принять 12 подростков из интерната для сирот, расположенного неподалеку, на том же Французском/Пролетарском бульваре. «Это все ребята, которым каким‑то чудом удалось спастись от банды Тютюника, напавшей на их местечко Литин, разгромившей его и почти поголовно вырезавшей все взрослое еврейское население». (В кавычках курсивом — прямые цитаты из «Очерка».) Предложили впервые, как и все вообще — впервые. Пополнение не было предусмотрено замыслом: сообщество к тому времени складывалось, строилось, налаживалось как замкнутый круг товарищей, партнеров и единомышленников. Но и приказа не было, было предложение.
Коммунары с Аркадийской дороги оказались в затруднительном положении, мнения разделились, противников и сомневающихся было больше, чем сторонников. В этой ситуации детский коллектив поступал куда разумней, чем многие парламенты, которые нам приходилось наблюдать. Общее собрание избрало комиссию, куда, помимо нейтрального председателя, входили противник и сторонник приема: они должны были познакомиться с кандидатами, рассказать о своих впечатлениях, показать литинским подросткам коллектив, объяснить, что он такое, и узнать, согласны ли они влиться в коллектив на условиях, которые приняты всеми. Литинские были согласны, тем не менее следующее общее собрание так и не пришло к единодушному мнению, другая комиссия должна была еще раз обсудить с возможными новичками все грани проблемы… Разлад, однако, продолжался.
«Мудрили, мудрили ребята, спорили, кричали и, наконец, разозлились: что же это наши старшие товарищи — молчат да только хитренько ухмыляются — мол, решите‑ка сами задачку. Пусть скажут свое мнение — как поступить?» Обратите внимание — нет дирекции, нет воспитателей, есть только «старшие товарищи». Действительно, в этом сообществе у отца и двух — трех его единомышленников и друзей был невероятный статус — «взрослых помощников, чьи советы необходимы коллективу». Созывают еще одно собрание, на котором прямо, в лоб просят помощи у старших товарищей. «Деться было некуда. От нашего имени выступил Ф. H., он и сказал: „Неужели мы так мало верим в свои силы, что боимся, будто не справимся с десятью или пятнадцатью ребятами, которые тянутся к нам, нуждаются в нашей помощи, дружбе?..“».
Фридман Нухимович не сказал «вы», он сказал «мы». Не было ли тут некоторого притворства?
Конечно, не было: строили вместе. Конечно, было, потому что лучшее воспитание, какое только можно придумать, — скрытое. Оно предусматривает обращение с воспитуемым на равных. Твой воспитуемый — в любом возрасте — такая же полная и полноценная личность, как и ты сам; иначе воспитание неизбежно вырождается в тренировку, дрессировку, муштру. Но он — воспитуемый, а ты — воспитатель. Поэтому мудрое притворство входит в сердцевину подлинно педагогических стратегий.
Самоуправление, как и весь эксперимент с «Коллективом», было простой и наглядной моделью классической идеи свободы: личность становится ответственной тогда, и только тогда, когда она обладает свободой выбора. Ты вменяем, если ты сам решал, невменяем, если у тебя не было выбора. И наоборот, свобода выбора влечет за собой некоторое нравственное и юридическое принуждение: она делает тебя ответственным. Поэтому Сартр как‑то сказал, что человек приговорен к свободе.
Принцип самоуправления, заложенный в основу Клуба и развитый в «Коллективе», отец стремился сохранять затем в Еврабмоле — столько, сколько было сил. Но принцип был обречен.
В социальном организме, где все построено на жесткой авторитарности, автономный и самодеятельный орган, да еще производящий новые клетки, невозможен. Ответственность начинает выстраиваться строго по вертикали — никто не отвечает ни перед нижестоящими, ни перед равными, ни перед собой, но только перед высшими, а те в конце концов — перед наивысшим. И тогда «ответственность» становится сценическим псевдонимом хамства, холуйства и страха, страха превыше всего, страха осознанного и укрытого, подкожного, поджелудочного; никак нельзя забывать, что «империя зла» не может не быть «империей страха». Закоулки порядочности в конечном счете возникали из‑за дезорганизации системы, которая вечно стремилась к тотальности и никогда не могла ее достичь. Столь же традиционная для страны, сколь и порожденная советской властью безалаберность была благом, хотя и скромным по природе и по объему. Но пара «свобода — ответственность» была упразднена, соответствующие духовные органы атрофировались от неупражнения в течение двух — трех поколений. Не надо удивляться нравственным пустотам в нынешней свободной России и бывших братских республиках, результат пребывает в полном согласии с разумными ожиданиями. Не потому ли так высоко поднялась волна религиозности, искренней и показной, что вытравленная способность отвечать перед собой прочно замещена привычкой или потребностью отвечать перед высшими?
* * *
В «Очерке» постоянно и настойчиво говорится о педагогической идее, которая сегодня может показаться архаичной или по меньшей мере привязанной к реалиям того времени.
Питомцев Еврабмола надо было выпустить в мир не просто грамотными или, скажем более звонко, образованными, культивированными в первичном значении слова людьми. Их надо было приготовить к выживанию в трудном и меняющемся мире.
«Коллектив» начинал свое существование с труда на земле, но уже в аркадийской протошколе началась специализация, приходилось плотничать, штукатурить, шить… Некоторые ремесла родила эпоха, так и оставив их без имени.
«В 1921 году очень остро стоял вопрос с обувью. Кожаная обувь вышла из употребления из‑за отсутствия материалов. Широкое распространение получили так называемые „стукалки“. Они представляли собой нечто вроде сандалий, состоявших из деревянной подошвы, передняя часть которой крепилась к главной на шарнирах (петлях), что позволяло ей следовать за изгибом ноги в пальцах. Стукалки имели задник из картона или жести и прикреплялись к ноге ремешками. „Обувь" эта одевалась на босую ногу. Была в употреблении более элегантная обувь, состоявшая из матерчатого верха, картонной стельки и подшитой к ней веревочной подошвы.
