Эпизод, рассказанный фронтовым товарищем в ту морозную военную ночь, не изгладился из памяти. После войны я побывал в тех местах, где проходили с боями моряки. На месте пепелища, где раньше стояло Борнсово, колхозники выстроили красивое село. Новенькие, с резными наличниками и террасами, дома выстроились, как по шнурочку, в две шеренги с севера на юг. У каждой избы цветники. Следов войны и в помине нет. Только памятник сахарной белизны, воздвигнутый погибшим воинам, напоминает о том времени.
День был летний, ясный, праздничный. Народу на улице! Узнав, что я моряк и воевал в здешних местах, колхозники обступили меня. Завязалась беседа. Многие приглашали в гости, посмотреть, как живут. Но о жизни их можно было судить и не заходя в дома. Над каждым домом — антенна телевизора, на окнах — тюлевые занавески. В деревне радость и веселье.
Пожилые люди начали вспоминать о тяжелых днях фашистской оккупации. Одна из женщин, в годах уже, черноглазая, с гладко зачесанными волосами, выступила вперед и сказала, что теперь ее очередь рассказывать. Назвалась Чернышевой Анной Ивановной.
— Помнится, — заговорила она, — немцы пришли к нам из Ольгова и сразу стали выгонять всех из домов. Я спряталась в подвале с двумя детьми, один из них был грудной. Куда с ним пойдешь? Здесь я просидела всю ночь, прижимая к себе детей и согревая их. В моем доме поселилось до двух десятков фашистских солдат.
Утром послышалась стрельба. Смотрим — наши наступают. Немцы выломали пол дома, пробили стену, выставили пулемет. Меня с детьми выгнали на мороз. Один из них, говоривший по-русски, приказал мне влезть на сугроб и кричать в сторону наступавших, что в доме, мол, немцев нет. Что мне было делать? Фашист угрожал оружием и орал, чтобы я шла не медля. Дети плакали, а я точно окаменела. Подгоняемая фашистом, поднялась на сугроб. Села, взяла детей в охапку и думаю: «Пришел мой конец». А тем временем наши солдаты совсем близко подошли к селу. Их как-то надо предупредить об опасности. «Что будет, то будет», — решила я. Оттолкнулась и вместе с детьми покатилась с сугроба вниз. В это время недалеко от меня бежало несколько наших бойцов. Я закричала им: «Не ходите сюда, здесь засада!» Солдаты обошли дом и уничтожили фашистов. Потом они ночевали у меня в доме, угостили солдатской едой. Их командир назвал меня своей спасительницей и дал мне на память подарок.
Женщина сходила в дом и принесла связанные из разноцветной шерсти рукавички.
— Я их храню, как дорогую память, — сказала Анна Ивановна, подавая их мне. Рукавички, хоть и постарели от времени, но были целехонькие. — Часто я думала, — продолжала Чернышева, — может, заглянет тот моряк в наши края. Может, вы знаете, где он? Я не помню ни его имени, ни фамилии.
Разговаривая, я внимательно рассматривал рукавички. И тут на память мне пришел рассказ фронтового товарища:
— Да ведь это рукавички Окунева!
— Вы его знаете? — радостно спросила Чернышева.
— Знал!.. Отчаянный был человек и отличный воин. После первого боя у Языкова комбриг назначил его командиром пулеметного отделения. А несколько позже он был награжден орденом Красного Знамени. Собирался дойти до Берлина, но под Старой Руссой оборвалась его жизнь. Погиб со всем расчетом.
Женщина задумалась, глядя на рукавички, и слезы навернулись у нее на глазах:
— А рукавички я все-таки буду хранить.
Рано утром 12 декабря советские войска начали бой за город Солнечногорск. В бою за него особенно отличилась 64-я морская стрелковая бригада. Накануне днем отряд моряков-лыжников и десант морской пехоты на танках обошли город с северо-запада. Нелегко было воинам на броне танка в сильный мороз при резком ветре, но тихоокеанцам не привыкать к суровым погодным условиям. С ходу ринулись они на вражеские позиции. Другие части 20-й армии начали атаку с юга и юго-запада города. Однако овладеть городом сразу не удалось. Наступающие на Солнечногорск войска 20-й армии были усилены частями из 1-й ударной армии: 55-й и нашей 71-й бригадами. К исходу суток город был занят.
За Солнечногорском, в небольшой деревеньке Комаровке мы встретились с частями 64-й отдельной морской стрелковой бригады. Деревня наполовину была сожжена. На улице лежали трупы гитлеровцев. Вдоль дороги застыли подбитые немецкие машины, броневики, валялось вооружение и имущество. В оставшихся домах были настежь распахнуты двери. На всем, куда бы ни кинул взгляд, лежала печать поспешного бегства врага.
В центре деревни меня остановил чей-то знакомый голос:
— Товарищ командир!
Я оглянулся. Ко мне бежал розовощекий лейтенант. Он был одет в полушубок и валенки. Это оказался Гаврилькевич, бывший воспитанник Тихоокеанского высшего военно-морского училища. Мы обнялись. Он сообщил, что командует батареей противотанковых пушек.
Мимо нас провезли минометную батарею, которую сопровождал на коне рослый командир, обвешанный немецким оружием.
— Дрыганов! — вдруг закричал Гаврилькевич.
Всадник проворно спрыгнул с лошади. Опять крепкие рукопожатия и объятия.
— Вот где встретились-то! — басил Дрыганов. — Значит, будем теперь соседями!
Сергей Дрыганов тоже был нашим курсантом. Теперь в 64-й бригаде он являлся заместителем командира минометного батальона. Не успели мы расспросить друг друга, как к нам подошел невысокого роста, немного сутулый моряк с перевязанной щекой и с немецким автоматом на груди.
— Сироткин! — протянул ему обе руки Дрыганов. — Скажи, пожалуйста, действительно, гора с горой не сходится… Сколько нас сразу встретилось на дороге фронтовой!
И Сироткин — воспитанник нашего училища. Он командует ротой противотанковых ружей в нашей бригаде.
— Идемте, товарищи, ко мне пить чай, — пригласил Сироткин. — Я здесь остановился, — и он показал рукой на дом с разбитым крылечком.
Мы согласились. Ведь и на фронте положено пить чай. Его отпускают по нормам довольствия ежедневно.
Когда мы вошли в дом, самовар уже стоял на столе и от него шел густой пар и синий чад. Хозяйка гремела посудой, ставя ее на стол.
Не успели мы выпить и по кружке чаю, как на улице поднялась тревога. В воздухе появились немецкие самолеты. Сироткин пулей вылетел из избы. Он приказал дежурному взводу открыть огонь по самолетам из противотанковых ружей. Пэтэеровцы быстро рассредоточились вдоль изгороди, чудом уцелевшей между сгоревшими домами. Приспособив ружья на частоколе, они открыли дружный залповый огонь.
Не знаю, стрельба ли противотанковых ружей или что-то другое помешало «юнкерсам» сбросить свой смертоносный груз, только они с бреющего полета взмыли вверх и ушли в облака.
