На сей раз я задался вопросом: почему галька пустыни в одном месте покрывается темно-коричневой коркой, в другом – нет, хотя и там и тут она состоит из одних и тех же горных пород? Играет ли тут какую-нибудь роль различная давность их залегания на поверхности почвы? Не думаю. В Бэй-Шане можно видеть целые горы, покрытые темной коркой и кажущиеся вылитыми из чугуна, и рядом хребты без всяких следов подобной коры; равным образом в Бэй-Шане же приходилось зачастую проезжать по долинам, усыпанным пестрым щебнем, а несколько далее щебнем, уже покрывавшимся темной коркой, причем в общих условиях их залегания и в составе нельзя было подметить существенной разницы. Иногда даже в осыпях обломки такой прочной породы, как кварц, успевали покрываться бурой коркой, а иногда монолиты без всяких следов поверхностного разрушения сохраняли во всей неприкосновенности свою первобытную, слегка только потускневшую окраску. В чем же разгадка этого любопытного явления?
Припомнив, что темно-бурая корка одевает скалы или на значительной высоте или на сторонах, защищенных от господствующих северо-восточных и северо-западных ветров, я остановился на мысли, что образованию коры мешает переносный песок и что, стало быть, цветная галька устилает лишь такие участки каменистой пустыни, которые наиболее подвержены действию постоянных ветров; действительно, в долинах, носящих явные следы раздувания, я никогда не видел черной гальки. Впрочем, гипотеза эта еще требует строгой проверки.
С дороги видна была только окрайняя гряда Карлык-тага, все же, что находилось позади ее ровного низкого гребня, затянул туман – испарение вчера пролившегося дождя; такой же туман, хотя более редкий, позволявший временами видеть отвесные красные стены Янь-дуньского русла и сопровождающие его столовые возвышения, стлался и на юге, но так низко, что поверх его явственно были видны отдельные сопки Бэй-Шаня. В этих картинах не было ничего интересного, и нам оставалось лишь терпеливо ждать, чем подарит нас западная часть горизонта, где мы с нетерпением ожидали появления силуэта Мор-голской гряды. Наконец, на сорок втором километре от ночлега мы ее увидали
– Ну, теперь уже близко!
Но мы шли еще добрых три часа времени, и эти три часа показались нам длиннее восьми уже проведенных в дороге. Мазар-таг не давался нам, точно клад!
Но вот он вдруг вырос и вытянулся по направлению к Карлык-тагу, откуда также стали подходить горы. Это был, без сомнения, восточный из таш-булакских кряжей. Мало-помалу мы стали признавать местность. Кому-то даже показалось, что он видит гробницу султана-улеми-Рахмета на гребне Мазар-тага. Но я и в бинокль ничего рассмотреть там не мог. Прошло еще полчаса в бесплодном выжидании каких-либо признаков близости человеческого жилья, как вдруг, когда всего менее этого ждали, впереди раздался окрик:
– Река!
Это была красавица Хо-или, или Mop-гол, одна из немногих речек, добегающих и поныне до Янь-дуньского русла, где ее воды образуют обширное тростниковое займище Торэ-аркын, известное множеством водящихся там кабанов. В том месте, где ее переходит дорога, она течет в русле, проложенном в речнике, выше же ее теснят гранитные скалы, которые и препятствуют местному населению утилизировать ее воду для поливки полей; впрочем, попытки в этом отношении делались, да и сейчас еще вниз по ее течению виднеются пашни, но только в кусках, не превосходящих 20 м.
Прозрачная и стремительная, в ярко-зеленой рамке из камышей и кустарников, Хо-или произвела на нас чарующее впечатление. Явилась даже мысль стать на ней бивуаком.
– А хлеб? А соль?
К свежему хлебу, действительно, давно уже стремились все наши помыслы, а тут, как на грех, вчерашний ливень испортил все, что еще оставалось у нас из запасенной муки, напитав ее соляным сиропом из мешка с солью, попавшего в суматохе в самое неблагополучное место; с лепешками же мы покончили еще в урочище Лу-цо-гу.
Итак, снова в путь!
Еще не доходя до речки, влево от дороги, я заметил незначительный выход серого кремнистого сланца, далее же к западу коренные породы (преимущественно граниты) стали попадаться чаще. Впрочем, первое время мы ехали все тою же каменистою степью и только уже на третьем километре вступили в холмы, образующие южный конец восточной Таш-булакской гряды. Первую цепь холмов слагал темно-серый кремнистый сланец, вторую – бледно-красный биотитовый гранит, к которому примыкали сильно разрушенные с поверхности желтовато-зеленые горки эпидотового сланца. С этих холмов был уже хорошо виден китайский Mop-гол, прислонившийся к почти черному Мазар-тагу, а там было уже рукой подать и до Ходжам-булака, где нас встретили с распростертыми объятиями, как старых знакомых.
В Mop-голе мы дневали, чтобы дать отдых нашим отощавшим животным и сделать вторичное астрономическое определение пункта.
Здесь мы расстались с проводником-китайцем, который горячо, но безуспешно, настаивал на необходимости избрать южную дорогу для перехода в Хами. Пролегая по открытой степи, последняя едва ли, однако, могла дать нам материал, в чем-либо существенном дополняющий имевшиеся уже о ней сведения, между тем как даже самая небольшая экскурсия в Карлык-таг несомненно должна была внести новое в орографию этого малоисследованного хребта. Видя неуспех своего домогательства, китаец, видимо, рассердился и потребовал немедленного расчета; мы же, подрядив проводником одного из местных обывателей, 26 сентября выступили прямой дорогой в Хотун-там.
Глава тридцать шестая. Южной дорогой
Перевалив через эту гряду, мы вышли на равнину, изрезанную сухими руслами и арыками, уходившими большею частью на юг, где виднелись одиноко росшие тополя; тремя километрами дальше на глинисто-песчаной почве этой равнины появились выцветы соли, травянистая растительность (камыш, джантак, чий и Calamagrostis) стала гуще, и дорога на протяжении 4 км пошла типичным солончаком. За границей этого последнего тра́вы вновь стали скудны, черными площадями появилась мелкая галька, и мало-помалу мы втянулись в пустыню, которой и шли до первых хотунтамских полей.
В Хотун-таме нас встретил дорга, который был извещен о нашем возвращении в Mop-гол накануне. После обмена приветствиями, он проводил нас в уже знакомое нам помещение, где тотчас же сервирован был дастархан: чай, изюм, пшеничные лепешки и… дыни. Впоследствии такие дыни мы забраковали бы, теперь же они показались нам бесподобными, и на радостях, что мы опять в культурном районе, мы одарили доргу больше, чем позволял наш почти истощившийся запас безделушек.
На следующий день мы встали до свету, так как мне предстоял далекий путь: дорогой на Баркюль добраться до Багдашской усадьбы и отсюда свернуть на Ортам, куда брат должен был следовать с караваном прежней дорогой, вдоль южной подошвы хребта Карлык-таг.
