На следующий день мы встали до свету, так как мне предстоял далекий путь: дорогой на Баркюль добраться до Багдашской усадьбы и отсюда свернуть на Ортам, куда брат должен был следовать с караваном прежней дорогой, вдоль южной подошвы хребта Карлык-таг.
До ущелья речки Аглик я ехал уже знакомым путем частью вдоль, частью поперек низких черных холмов, сложенных из темно-зеленого, очень мелкозернистого, хлоритового диабаза. Холмы эти отделялись узкой долиной от южных уступов Карлык-тага, который в том месте, где к нему подходит дорога, образован серым хлоритовым среднезернистым гранитом. Среди скал этого гранита я вступил в ущелье речки Аглик и через 200 м стал взбираться на гребень отрога, образующего его западный склон.
Этот первый подъем оказался настолько крутым, что его пришлось сделать пешком. Перевал носит название Тёшик-таг и при абс. выс. 7179 футов (2188 м) возвышается над речкой метров на 2130. В основании этой толщи лежит серо-зеленый хлоритовый гнейсогранит, выше же обнажается гнейс, переслаивающийся как с хлоритовым сланцем, так и с более зеленым эпидотовым гнейсом. Пока мы спускались среди скал этих сланцев, растительность попадалась лишь кое-где и состояла из кипца и кустов шиповника (Rosa pimpinellifolia) и караганы (Caragana tragacanthoides); но ниже характер ландшафта вдруг изменялся: скала ушла под почву, а последнюю густым покровом одели полынь и кипец, среди коих виднелась зелень и других растительных типов. Мы вышли здесь в межгорную падь, которая, несмотря на свою близость к Хотун-таму, оставалась почему-то нетронутою скотом. Это показалось мне тем более странным, что обилием пастбищ хотунтамцы вообще похвалиться не могут. Недоумение мое, однако, кончилось, когда дотоле упорно молчавший проводник, обведя рукой долину, вдруг объявил: «Ханское угодье».
Противоположный скат этой пади был пологий и выводил на перевал Тагнё-дабан, сложенный из среднезернистого амфиболитового гранита, прорезанного жилами фельзита. Его абсолютная высота оказалась равной 7608 футам (2319 м).
С перевала открылся вид на мрачное, скалистое ущелье речки Кырчумак (или Карчумак?), которая с оглушительным шумом, вся в пене и брызгах, неслась средн огромных камней. Вдоль ее русла виднелся редкий лес тополей, которые подымали свои стройные стволы прямо из груд навороченной в бортах гальки и валунов.
Эту речку мы перешли по мосту, а затем километрами двумя ниже стали подыматься боковым ущельем ручья Шото-гол на перевал Шото-дабан.
Ущелье это столь же дико, как и главное: исполинские стены, голый камень и почти полное отсутствие зелени характеризуют его суровую красоту, которая, вероятно, импонирующим образом действовала на душу прежнего обитателя этой горной пустыни. Иначе трудно понять, почему именно это ущелье избрал он для подвигов благочестия, выразившихся в выбитии на скалах тибетским и монгольским алфавитом известной буддийской формулы: «ом-мани-падме-хум»[261].
Эти надписи украшают гранитные глыбы несколько выше того места, где порода эта сменяет глинисто-слюдяной сланец, сопровождающий дорогу от устья ущелья. Шото-дабан, находящийся, как нам кажется, ближе других перевалов к главной массе хребта, слагает бледно-красный крупнозернистый гранит, пересеченным более темным мелкозернистым аплитом. Подъем на него идет третьестепенным ущельем, крут, но короток; спуск столь же крут и выводит в широкую, но значительно всхолмленную падь, густо поросшую травами высокой степи, показавшимися мне также не тронутыми скотом, хотя дальше нам и попалось навстречу огромное стадо баранов, перегонявшееся вверх по долине. Кстати замечу, что еще во времена Ван Янь-дэ (в 982 г.) в Хамийском княжестве разводились обе породы курдючной овцы: монгольская с малым и киргизская с большим курдюком[262], ныне же последняя здесь совсем вывелась.
Обходя холмы, в коих основная порода (сперва темно-бурый кремнистый сланец, а затем черный глинистый) обнажалась лишь по гребню или в редких обрывах, мы постепенно поднялись на побочный отрог Чакыр-дабан, за которым невдалеке следовали еще два перевала – Еки (двойной) и Ак-таш-котёль, разделенные узкими травянистыми долинами, мало в чем отличающимися от только что пройденной. Впрочем, восточный склон перевала Ак-таш-котёль, как и самый перевал, был почти совсем бесплоден.
С Ак-таш-котёля открылся величественный вид на мрачный Карлыг-таг, неприступной стеной уходивший под облака, которые клубами спускались в долину по его диким ущельям. Влево вставали также исполинские скалы; они неожиданно вырастали на продолжении Еки-котёльского гребня, но, очевидно, состояли из другого материала, чем этот последний. Впоследствии я обогнул их с запада и убедился, что они действительно сложены не из осадочных, а из массивных кристаллических пород – гранита и сиенита. Впереди пологий спуск выводил нас в Багдашскую котловину.
На третьем километре от перевала мы встретили первые пашни и первых тагчей, от которых узнали, что застанем в Багдаше таджи Садык-бека, присланного из Хами для ревизии ханской усадьбы. Я очень обрадовался этому известию. С Садык-беком мы познакомились еще в прошлом году; он был свидетелем того расположения, которое старался показывать нам при всяком удобном случае Шах-Махсут, и этого было вполне достаточно, чтобы обеспечить нам теперь радушный прием. Впрочем, многого нам и не требовалось: чашка горячего чая, да, пожалуй, два-три указания, которые затруднился дать нам наш молчаливый вожатый. Всю дорогу он понуро тащился в хвосте, то и дело подгоняя свою лошаденку, которой оказался не под силу быстрый, почти 47-километровый перегон по крутогорью; а так как до точлега в Ортаме должно было остаться еще по крайней мере 25 км по таким же горам, то я, глядя на его жалкую фигуру, давно уж решил с ним развязаться в Багдаше, благо оттуда дорога шла ущельем Гаиб, где сбиться с пути, как я думал, было нельзя.
Багдашская усадьба славится своим фруктовым садом, но едва ли заслуженно; по крайней мере, поданные нам яблоки – сладкие, но мелкие и червивые – оказались много хуже турфанских. Она известна также как центр ханского коневодства.
Говорят, что некогда багдашские лошади считались лучшими во всем Притяньшанье, теперь же от этой былой славы осталось немного. Ураган инсуррекционного [повстанческого] движения шестидесятых годов, так жестоко обрушившийся на Хамийский оазис, разметал и хамийские табуны, так что, когда Шах-Махсут принял наконец бразды правления над разоренным краем, то не нашел в княжеских конюшнях ни одной доброй лошади. Их пришлось собирать поодиночке, скупая что и где только возможно, лишь бы принадлежность к прежним ханским табунам не подвергалась сомнению. Так было сведено десятка два порядочных маток и несколько плохих жеребцов, которые и положили начало теперешнему заводу.
