И наоборот: не обследовав ее, доктор Дитман не мог уверенно сказать, имела или не имела Ван Хоутен врожденную склонность к насилию.
На повторном допросе Кейт полюбопытствовал: “Что подразумевается под врожденной склонностью к насилию?”
О.: “Скажем, когда человек обладает более ярко выраженным инстинктом убийцы по сравнению со среднестатистическим человеком…”
В.: “Говоря языком психиатров, вы считаете, что у некоторых людей имеется более сильный инстинкт к убийству, чем у других?”
О.: “Ну, враждебность и агрессия постоянно присутствуют в личностной структуре некоторых людей в скрытом или, наоборот, явном виде. В этом смысле эти люди лучше подготовлены к совершению насильственных действий, к которым относится и убийство”.
Доктор Дитман только что выразил вслух одну из главных мыслей моей заключительной речи, которую я готовился произнести в конце судебной фазы определения наказания.
Доктор Джоэл Форт, почти вошедший в легенду “врачеватель хиппи в Хейте”, не был похож на собственный образ в общем представлении. Основателю Национального центра решения социальных и медицинских проблем было за сорок, он был одет в строгий, консервативный костюм, говорил тихо и не носил длинных волос (по правде говоря, он был лысым). Рассерженный его показаниями, Мэнсон выкрикнул: “Если этот тип когда-нибудь видел хиппи, то только проезжая мимо них на своей тачке!”
У Мэнсона имелись все причины злиться. Даже во время прямого допроса доктор Форт помог, скорее, обвинению, чем защите. Автор книги о наркотиках и соавтор еще одиннадцати, доктор Форт заявил, что “сам по себе наркотик не производит волшебной трансформации; существует множество других факторов”.
На перекрестном допросе я обнаружил один из таких факторов. Форт сказал: “У меня сложилось впечатление [после обследования Лесли Ван Хоутен], что влияние мистера Мэнсона сыграло весьма значительную роль в совершении этих убийств”.
Тогда же мне удалось выйти еще на один принципиально важный момент. Чтобы опровергнуть новый аргумент защиты, что девушки принимали ЛСД перед убийствами, а потому не могут быть полностью ответственны за свои действия, я спросил у Форта: “Правда ли, доктор, что люди, находящиеся под влиянием лсд, не имеют тенденции к насильственным действиям?”
О.: “Это правда”.
Все еще сражаясь с выдвинутой стороной обвинения теорией абсолютной власти Мэнсона, Канарек спросил у Форта: “Так, а знаете ли вы хотя бы об одном случае, когда кто-то… Ну, то есть кроме Франкенштейна и ему подобных… знаете ли вы о том, чтобы кто-то мог сидеть сложа руки и программировать людей на какие-то действия? Отправиться куда-то, предположим, и совершать вооруженные ограбления, кражи, нападения. Слыхали ли вы о подобных случаях?”
О.: “Да. В некотором смысле, мы занимаемся этим, программируя солдат во время войны… Армия использует уравнительную групповую технику и насаждает патриотические идеалы в сознание граждан конкретной страны, чтобы получить в итоге желательную схему поведения”.
Доктор Форт был среди тех, кто, в принципе не приемля применение высшей меры наказания, все же посчитал эти убийства настолько жестокими и бессмысленными, настолько лишенными смягчающих обстоятельств, что правосудие, по их мнению, могло свершиться только в том случае, если убийцы будут преданы смерти. Я узнал об этом, разговаривая с доктором в коридоре у дверей зала суда, и он признался, что чувствует себя крайне неловко, будучи вынужден давать показания для стороны защиты в этом деле. Весьма обеспокоенный пятном, оставленным “Семьей” Мэнсона на всей молодежи, доктор Форт предложил мне дать показания для обвинения на суде по делу Чарльза “Текса” Уотсона; это предложение я позднее принял.
В подобной же “коридорной” беседе я обнаружил, насколько сокрушительными для защиты могут оказаться показания ее следующего свидетеля. Узнав, что на вечернем заседании суда Кейт собирается вызвать доктора Джоэла Саймона Хочмана, я решил сократить ленч, чтобы посвятить полчаса разговору с психиатром.
К моему изумлению, выяснилось, что Максвелл Кейт даже не говорил с собственным свидетелем. Он вызывал его “холодным”. Между тем, если бы Кейт выделил хоть пять минут на эту беседу, он никогда не вызвал бы Хочмана. Ибо доктор, проведший собеседование с Лесли, считал, что прием ЛСД не оказал на нее особого влияния; скорее, он считал, что серьезные проблемы у самой Лесли Ван Хоутен.
В своих показаниях, как и в психиатрическом отчете, написанном сразу после обследования, доктор Хочман называл Лесли Ван Хоутен “испорченной маленькой принцессой”, не способной “выносить разочарование и отсрочку поощрений”. С самого детства у Лесли возникали сложности с контролем над собственными импульсами. Когда ей не удавалось добиться своего, она впадала в ярость: например, колотила туфлей свою сводную сестренку.
“Если рассуждать в общем и целом, — заметил Хочман, — становится предельно ясно, что Лесли Ван Хоутен представляла собой заряженное ружье, выстрел которого раздался как следствие возникновения сложной смеси чрезвычайно необычных и даже невероятных обстоятельств”.
Хочман подтвердил мои давние подозрения. Из трех девушек на скамье подсудимых Лесли Ван Хоутен была менее прочих привязана к Чарльзу Мэнсону. “Она вслушивалась в рассуждения [Мэнсона] о философии, но это ее не интересовало”. Кроме того, “она не могла получить от Чарли сексуальную разрядку, и это сильно ее беспокоило. “Я не могу делать это с Чарли так, как это получается с Бобби”, — сказала она”. По словам Хочмана, Лесли всегда притягивала физическая красота. “Бобби был красавчиком, а Чарльз — нет. Чарльз невысок. А это всегда отталкивало меня в мужчинах”.
И все же Лесли совершила убийство, стоило только Чарли скомандовать.
Кейт спросил у Хочмана: “Доктор, интересовались ли вы, имел ли мистер Мэнсон на протяжении их знакомства какое-либо влияние на Лесли, будь то в ее мыслительном процессе или же в поведении, в конкретных действиях?”
О.: “Она отрицает это. Но я ей не верю”.
В.: “Почему не верите?”
О.: “Ну, я не могу понять, что заставляло ее столь долго находиться при нем, если там ничто ее не интересовало. Думаю, влияние осуществлялось на каком-то подсознательном уровне”.
Как я заметил в заключительной речи, многие приезжали на ранчо Спана, но лишь немногие оставались; те, кто оставался, делали это потому, что находили горькое, суровое лекарство, раздаваемое Мэнсоном, вкусным и освежающим.
По словам Хочмана, в разговоре с ним Лесли выдавала за свои убеждения “нечто вроде примитивного христианства, любовь ко всему миру, приемлемость всего сущего. И я спросил у нее: “Хорошо: веря в это, как можно убивать кого бы то ни было?” Она ответила: “Ну, значит, внутри меня есть и это тоже”.
