От первого брака у Месье были лишь две дочери, и он нуждался в наследниках. Чтобы небо послало их, он строил часовни и прикреплял освященные медальоны на интимные части тела. Это оказалось действенным: в июне 1673 года, пока принц, в котором открылись военные достоинства Людовика XIII, покрывал себя славой в армии, Мадам родила на свет мальчика, герцога Валуа, а уже через шесть месяцев она снова была в тяжести. Война во Фландрии, где ее муж сражался против испанцев, неожиданно закончилась, поэтому на сей раз роды Мадам прошли как полагается.
В своих покоях в Сен-Клу 4 августа 1674 года — все двери распахнуты, король и королева у ее изголовья, — Мадам родила на свет крепкого мальчика, которого назвали Филиппом; титул его был герцог Шартрский. Его величество назначает новому отпрыску королевского дома Франции содержание в сто пятьдесят тысяч ливров, и Месье тут же прикидывает, что теперь у него хватит средств построить дворец, который мог бы соперничать с Версалем.
Работа над проектом дворца для новорожденного принца была делом государственной важности, и герцог Орлеанский поручает ее лучшим ученым. Что же касается герцогини, то она в первую очередь занята тем, чтобы защитить от врачей жизнь своих детей.
Эти ученики Гиппократа, вечно во всем черном и в париках, приносили несчастье королевской семье, более других подверженной влиянию их колдовства. Шло трагическое противоборство молодых матерей, даривших жизнь, и мрачных вампиров, провожавших невинных младенцев в мир иной. Они погубили пятерых детей королевы, троих — Генриетты Английской, двоих — Луизы де Лавальер. Удалось уцелеть только детям мадам де Монтеспан, и то благодаря бдительности их гувернантки — Франсуазы де Ментенон, вдовы поэта Скаррона.
Несмотря на все усилия, Мадам не удалось спасти своего старшего сына, герцога Валуа, который дожил только до трех лет. Филипп Шартрский оказался более выносливым.
Он был веселым, шаловливым, очаровательным ребенком; мать его обожала. Во время одной из болезней, когда казалось, что Филипп вот-вот умрет, она хотела заколоться шпагой. К счастью, жесткое немецкое представление о дисциплине и долге остановило ее.
Месье был очень горд своими детьми и всячески их баловал, но не пользовался у них большим авторитетом. Когда принц и его сестра, мадемуазель Шартрская, становились невыносимы, Месье звал на помощь Мадам: «Они никого не боятся, кроме вас», — жалобно говорил он.
Их счастливое детство протекает под сенью королевской славы. Военные победы в Голландии превратили Францию в ведущую державу Европы. Мадам оплакивала сожженную Тюренном Германию и, оставаясь в глубине души немкой, молилась за противников Франции. Месье, неожиданно для всех проявивший военный талант, разбил под Касселем Вильгельма Оранского; в Париж он вернулся с триумфом.
«Да здравствует Месье, разбивший врага!» — кричали в восторге парижане.
Людовик XIV хмурился — больше никогда он не доверит командование армией своему брату.
Рос престиж королевской власти — становились роскошнее дворцы. Сен-Клу превратился в дворец из «Тысяча и одной ночи». Герцог Шартрский играет в лабиринтах парка, разбитого Ленотром[4], среди фонтанов, каскадов воды и гротов. Он восхищается Месье, который принимает иностранных послов под балдахином, расшитым золотом или серебром, а свои первые реверансы учится делать в просторных галереях, расписанных Миньяром[5]. Иногда отец удостаивал его чести и показывал свои «кабинеты», где стены были покрыты венецианскими зеркалами и стояла привезенная из Японии мебель; за стеклами красовались разные диковины. Мадам предпочитала собирать медали и книги, над которыми зевал ее муж.
Иногда жизнь во дворце оживлялась: место обычной мебели занимали золоченые каркассонские кровати, стулья и столики, в коридорах и залах расставлялись цветы — Людовик XIV приезжал на несколько дней к брату, и дни эти превращались в сплошные празднества, балы, концерты; потом король приглашал герцога Орлеанского полюбоваться красотами Версаля или Марли.
А пока шли эти бесконечные празднества, королевство менялось. Позади остались те времена, когда Валуа кочевали по дорогам Франции со всем двором или когда Генрих IV делил с крестьянами их простую трапезу, а Людовик XIII колесил по стране, переезжая из города в город, чтобы показать мятежному народу свое всемогущество. Чем дальше от столицы, тем живее были воспоминания о Фронде, однако Король-Солнце был монархом величественным и невозмутимым, как светило, выбранное им в качестве эмблемы.
Этикет, введенный Генрихом III, к великому возмущению дворянства, укротил амбиции и соперничество знати, и после целого века борьбы жадность и тщеславие заставили грандов склониться перед троном — блистательная победа, которая могла таить в себе известную опасность, если бы монархия не укрепляла союз с народом, призванный защищать ее от знати.
А главную угрозу для трона всегда представлял брат короля. Поэтому Людовик XIV поступал как плохой родственник, но осмотрительный монарх, радуясь тому, что Месье попал под абсолютное влияние герцога Лотарингского, особенно после того как появление на свет мадемуазель Шартрской дало свободу закабаленному супругу.
Мадам, безразличная к пороку своего мужа, ничего не имела против толпы болтливых фаворитов, если они не разжигали супружеских ссор. Но фавориты постоянно преследовали ее, следили за ее приближенными, распускали о ней сплетни. В ответ принцесса обвиняла Месье в том, что он заразил ее дурной болезнью — было много крика и слез.
Бедная Лизелотта! Пока обиды, нередко весьма чувствительные, терзали ее сердце, Франсуаза де Ментенон — глаза вечно опущены, в руках четки, волосы убраны в целомудренную прическу, и пахнет ладаном, — вытеснила из сердца короля мадам де Монтеспан! И если к «высокомерной Васти» Мадам еще питала некоторое подобие дружеских чувств и даже пыталась соперничать с нею, то в мягкой Франсуазе она видела лишь врага.
«Старая крыса! Тряпка! Сволочь!» — неистовствовала Мадам, глубоко уязвленная тем, что эта самозванка похищает у нее внимание обожаемого короля. Прощайте любимые охоты, прощайте полунощные бдения! Герцог Орлеанский, возмущенный тем, что «какая-то Скаррон» превращается в его невестку, чувствовал себя при дворе не лучше, и обида каждого из супругов еще сильнее настраивала их друг против друга.
В полузаточении, в котором оказалась Мадам, где компанию ей составляли лишь многочисленные портреты рейнской родни, ее единственной радостью стал сын. Около этого ребенка находил отдохновение и Месье, когда ему хотелось покоя и чистоты.
