Реакционные тенденции, исходившие из Аничкова дворца, мало-помалу стали оказывать свое влияние на Александра II. Если он еще не отказывался от своих прежних взглядов и не отрицал еще ни одного из либеральных принципов, то он грустно сознавался в необходимости отложить, быть может, на неопределенное время выполнение своих великих замыслов. Пользуясь этим, реакционные течения мало-помалу завладели всей внутренней политикой. Приближенные царя, к мнению которых он особенно охотно прислушивался, не скрывали своей приверженности к старым принципам; в число этих приближенных входили граф Шувалов, генерал Тимашев и граф Пален.
* * *
При таких обстоятельствах основной вопрос заключался в том, сможет ли Лорис-Меликов продолжить прерванную эпоху великих реформ.
Одаренный тонким, живым и осторожным умом и странным сочетанием отвлеченного идеализма с практическим макиавеллизмом, много читавший за время своего генерал-губернаторства в Харькове, Лорис-Меликов видел лишь одно средство для спасения России. Оно заключалось в безотлагательном даровании русскому народу всех свобод, совместимых с сохранением абсолютной власти, чтобы постепенно преобразовать эту власть в конституционно-монархическую.
По существу, это соответствовало требованиям умеренной части либералов, которая говорила о необходимости "приспособить старые принципы к новым потребностям жизни", обеспечить "законное развитие начатых реформ" и осуществить наконец "завершение здания". Но вожди либеральной группы под этими вынужденно завуалированными словами понимали больше: они хотели призвания народа к власти и немедленного установления представительного правления.
Диктатор скоро понял громадную трудность своей задачи. В его руках было достаточно власти, чтобы подавить революционеров, восстановить порядок в стране и, в случае необходимости, заменить несколько слишком износившихся колес старой системы. Но он был не властен затронуть прерогативы монарха и ввести в России правительство общественного мнения. Радикальное изменение самодержавия должно было исходить от монаршей воли, а Александр II, твердо решивший дойти до конца либеральных уступок, сильно колебался в возможности установления конституционного строя.
Лорис-Меликов вскоре заметил, что ему нелегко будет победить сопротивление царя. И тогда, желая удовлетворить нетерпение либералов, он постарался занять их внимание мелкими и призрачными реформами, естественно навлекшими на него нападки консервативной печати. После трех месяцев пребывания у власти изобретательный ум "спасителя" исчерпал все средства. Но в это время важное событие внезапно открыло перед ним новые возможности.
Смерть императрицы Марии Александровны. — Похороны в соборе Петропавловской крепости. — Тайный брак Александра II с Екатериной Михайловной. — Прогулка после брака. — Акт о бракосочетании. — Тайным указом Екатерине Михайловне присваиваются фамилия Юрьевская и титул светлейшей княгини. — Александр II сообщает Лорис-Меликову и наследнику о своем браке
22 мая (3 июня) 1880 года в 8 часов утра тихо скончалась императрица Мария Александровна. В течение целого месяца несчастная больная не подавала почти никаких признаков жизни и только тихо стонала. Легкое напряжение от кашля прервало ее жизнь. Это произошло так быстро и незаметно, что не успели даже позвать детей. Император в это время был в Царском Селе.
Четыре дня спустя бренные останки императрицы были перенесены из Зимнего дворца в собор Петропавловской крепости со всей пышной величественностью императорских похорон. По обычаю, Александр II с сыновьями собственноручно перенесли гроб с паперти на катафалк.
Под волнующие звуки песнопений санкт-петербургский митрополит начал служить величественную заупокойную литургию.
О чем думал тогда государь? И какое место среди этих дум занимало воспоминание о покойной, изможденное лицо которой в последний раз лежало перед ним в открытом гробу?
Какие невольные мысли, какие образы вставали перед ним и смущали его печаль?
Дальнейшие события вскоре ответили на эти вопросы.
* * *
Несмотря на звание фрейлины, княжна Долгорукая, конечно, воздержалась от присутствия на похоронах императрицы. Она осталась в Царском Селе.
Давно уже Александр II не возобновлял с нею разговоров о браке. Но она хорошо знала его и верила ему. Она не сомневалась, что рано или поздно, по истечении требуемого приличием срока, Александр II женится на ней.
На следующий день Александр II посетил ее в Царском, но не затронул этой щекотливой темы. В течение ближайших дней он подолгу обсуждал с Екатериной Михайловной многочисленные перемены, которые ему нужно произвести в связи со смертью императрицы в личном составе двора и в обиходе его жизни, но и тут он не проронил ни слова о браке.
25 июня (7 июля), ровно месяц спустя после того, как он похоронил императрицу, он неожиданно обнял княжну Долгорукую и сказал спокойно и серьезно: "Петровский пост кончится в воскресенье, шестого. Я решил в этот день обвенчаться с тобой перед Богом".
Самодержец до мозга костей, Александр Николаевич внутри себя вынашивал подготовку своих решений. Даже для самых приближенных и преданных ему людей он оставался непроницаемым. Он часто совещался с ними, но, выслушав их советы, он не высказывал, к какому решению он склоняется. Решения свои он высказывал в виде приказов. Его ближайшие друзья, граф Адлерберг и генерал Рылеев, узнали об его решении лишь 3 (15) июля. Придворного священника, отца Никольского, известили лишь в последний момент. Кроме них, никто не знал о предстоящем венчании.
Когда государь объявил о своем решении Адлербергу, этот последний изменился в лице. "Что с тобой?" — спросил у него Александр II. Министр двора пробормотал: "То, что мне сообщает ваше величество, так серьезно! Нельзя ли было бы несколько отсрочить?" — "Я жду уже четырнадцать лет. Четырнадцать лет тому назад я дал свое слово. Я не буду ждать более ни одного дня". Граф Адлерберг, набравшись храбрости, спросил: "Сообщили ли вы, ваше величество, об этом его императорскому высочеству наследнику-цесаревичу?" — "Нет, да он и в отъезде. Я скажу ему, когда он вернется, недели через две… Это не так спешно". — "Ваше величество, он будет очень обижен этим… Бога ради, подождите его возвращения". Царь коротко и сухо, своим обычным, не допускающим возражения тоном сказал: "Я государь и единственный судья своим поступкам".
Вслед за этим он отдал распоряжение об устройстве предстоящего венчания.
