Зал постепенно стал заполняться актерами. Все громко переговаривались, обменивались шутливыми приветствиями, наперебой расхваливали загар и свежий вид наиболее отличившихся за время летних отпусков. Наконец появился «шеф» в сопровождении директора Таганки Николая Лукьяновича, который, как водится, жмурил глаза в благостной улыбке.
– Друзья! – Любимов попытался придать первому собранию труппы особый настрой. – Мы с вами начинаем наш пятый сезон…
– Пятилео Пятилей, – чуть слышно пробормотал себе под нос Высоцкий.
– Что, что? – не расслышав, шепотом переспросила Алла.
– Галилео Галилей – Пятилео Пятилей, – на ухо повторил ей Владимир.
Алла хмыкнула. Юрий Петрович покосился на нарушителей дисциплины. Демидова отвела невинный взор в сторону, а Высоцкий извинительно приложил руку к сердцу.
– Итак, продолжим. В наших ближайших планах – завершение работы над «Тартюфом» господина де Мольера…
– А с «Живым»-то как, Юрий Петрович? – подал голос Золотухин.
– А никак. Позиция управления культуры остается прежней: «прекратить репетиции пьесы тов. Можаева Б.А. до внесения существенных изменений в литературный материал». На сегодняшний день ситуация не изменилась… Хотя нет, сейчас, после известных вам событий, думаю, даже ухудшилась… Так, Николай Лукьянович?
Дупак неопределенно повел глаза к потолку.
– Ну, ладно, не будем о грустном, – предложил Любимов. – Как там у Владимира: «Еще не вечер»?.. Посему вернемся все же к нашему господину Жан-Батисту де Мольеру. Тем более по поводу роли Эльмиры у меня, Алла, появились некоторые новые соображения…
Когда «родительский час» окончился и все потихоньку стали растекаться по своим «кельям», Высоцкий, как бы между прочим, развернул скрученный в трубочку журнал (Алла, конечно, сразу же узнала обложку августовской «Юности»!) и открыл страницу с ее портретом и интервью «Почему я хочу сыграть Гамлета».
– Значит, ты, оказывается, хочешь сыграть Гамлета?
– Да. Хочу и буду. И попрошу без ухмылочек и вопросительных знаков, – сказала Демидова.
– Молодец. Ты подала мне хорошую идею. Спасибо. – Он покинул кресло и ушел из зала особой, независимой походкой…
Встретив в коридоре Золотухина, сунул ему в руки журнал: «Валер, читал? Нет?.. Ну, полюбопытствуй, о чем наша Алла Сергеевна возмечатала…»
«…В свое время я собиралась репетировать Гамлета с Охлопковым. И вот телеграмма из Ленинграда, из группы «Гамлета». Естественно, я решила, что меня будут пробовать на Гамлета. Бросила все, полетела в Ленинград. Оказалось, вызывали на Офелию… Гамлет – актуален всегда. Ведь Гамлет (может быть, это моя сугубо личная трактовка) – это, прежде всего, талант. Человек, которому дано видеть больше, чем другим. А кому много дано, с того много и спросится. Разве это не имеет отношения к извечной проблеме о месте художника в жизни, об особой ответственности таланта за все, что его окружает? О невозможности играть в прятки со временем?.. Вот почему Гамлет не может бездействовать, хотя знает, что это приведет его к гибели. И он решает быть – вступает в бой… Короче говоря, я за то, чтобы в разной форме, но всегда идти в работе от себя, от своей индивидуальности, от своей позиции».
– …Ну и что? – только и сказал Золотухин, закончив чтение Аллиных откровений.
– А то! Я должен играть Гамлета. И сыграть так, чтобы никогда никакой женщине-актрисе даже в голову не приходило претендовать на эту роль!.. Хотя, конечно, ее можно понять. Интересных женских ролей гораздо меньше… Ну, на таком уровне, может быть, только леди Макбет в мировой литературе – и все!.. Но не может Гамлет быть женщиной!
– Да я-то согласен, – кивнул Золотухин, в тот момент больше занятый невеселыми думами о своем «Живом».
«…Как Высоцкий у меня просил Гамлета! – позже много раз вспоминал Любимов. – Все ходил за мной по пятам и умолял: «Дайте мне Гамлета! Дайте мне сыграть Гамлета! Гамлета!..» А когда начали репетировать, я понял, что он ничего не понимает, что он толком его не читал. А просто из глубины чего-то там, внутренней, даже не знаю, почему-то: «Дайте Гамлета! Дайте мне Гамлета!..»
Обнародовав свои потаенные замыслы, Алла Демидова неожиданно для себя обрела союзников. Вернее, союзниц. Первой среди них оказалась Белла Ахмадулина. При случайной встрече она мгновенно обрушила на актрису весь свой восторг: «Читала! Мне нравится ваша идея, Алла! Это прекрасно! Это идея поэтов! Гамлет – поэт. А вы актриса – и в какой-то степени поэт!..»
В ту пору в сознании поэта Ахмадулиной поэт Гамлет и поэт Высоцкий пока еще не воссоединялись.
Гертруда, гуляющая сама по себе
Демидовой всегда казалось, что Любимов ее почему-то недолюбливает. Нет-нет, ролями не обходил, но все они были, на взгляд Аллы Сергеевны, какими-то маловыигрышными. Безликая госпожа Янг в «Добром человеке», бледная немочь пани Боженцкая в «Часе пик», Эльмира в «Тартюфе»… А разве можно сравнить Гертруду с Офелией?!
Со временем она все больше склонялась к тому, что «шеф» вообще «терпеть не мог женщин на сцене. Была б его воля, у него, как в древних театрах, играли бы одни мужчины… У него были другие первые актеры, он на других ставил свои спектакли. Я как-то была в общем потоке. Поток студийности меня и вовлек на Таганку…»
Поэтому Демидовой было предельно ясно, что ее дерзкая мечта – сыграть на таганской сцене принца Датского – обречена на провал.
Однако надо было знать характер актрисы, ее настырную, неукротимую целеустремленность. Она всегда избегала каких-либо пустых дискуссий, споров, не любила кого-то в чем-то переубеждать, доказывать. Но свое мнение бережно хранила и при малейшей возможности поступала именно по-своему.
Еще в пятилетнем возрасте на вопрос: «Кем бы ты хотела стать, девочка?» – она ответила одним словом: «Великойактрисой». В ней всегда присутствовала уверенность, что все будет хорошо… «Хотя, – вспоминала Алла, – поначалу обстоятельства складывались не слишком удачно… Детство мое было очень какое-то неосознанное, скорее, меня несла какая-то волна. Я росла в семье, где мною совершенно не занимались, я была лишена той любви, которая присутствует в других семьях. Отец погиб на фронте, бедность, одиночество, проблемы в школе…»
Когда в ходе собеседования в театральном училище педагог Москвин поинтересовался у абитуриентки, какую школу закончила, она бойко ответила: «Фетьсот двадцать фестую».
– «Девочка, – вздохнул сердобольный Москвин, – с такой дикцией в артистки не ходят».
Впрочем, досадный речевой дефект со временем она преодолела, шаг за шагом приближаясь к своей цели, которую уже обозначала в два слова. Это судьба, считала Алла, просто судьба, которую вряд ли человек способен изменить. Ведь тут включаются космические силы.
