Что же случилось с Мызгиным Иваном? Почему он не выполнил задание партии по освобождению Гузакова?
В Златоусте на нелегальной квартире Ивана ночью схватила полиция. Не успел он осмотреться в полутемной камере, как его вывели на допрос к приставу.
— Ну-у-с, молодой человек… — сказал пристав, — так как же твоя фамилия?
— Чего изволите? — переспросил Мызгин.
— Прозвище как? Притворяешься?
— А, прозвище! Калмыков Яков Семенович, стало быть.
— Та-ак… Калмыков, Яков Семенович «стало быть», — передразнил пристав. — И родом ты из… — он снова заглянул в паспорт. — И родом ты из Вятской губернии, конечно?
— Так точно, ваше благородие, Котельнического уезда.
— Ну что ж, память у тебя хорошая. Долго зубрил?
— Не понимаю я ваше благородие… не ученый…
— Не понимаешь? Не ученый? Ты что же, меня за дурака считаешь?! Сам дурак! Ты Мызгин Иван Михайлович, по кличке «Волков Петруська». Прибыл ты сюда из Уфы. Ты — член боевой организации. Говори, зачем приехал в Златоуст.
Симские боевики на каторге: Зайцев Г. А., Салов А. Ф., Харьков В. Я., Чевардин А. А., Ширшов И. П., Марков И. П., Гузаков П. В. (фото из жандармского архива).
Мызгин молчал.
— Ну?!
— Ничего не знаю, што вы сказали, ваше благородие. Какой такой «ганизации»? Ничего не знаю.
— Не знаешь, значит? — зловеще сказал пристав и, встав из-за стола, подошел вплотную к Ивану. — Сейчас узнаешь!
Трах! Мызгин получил увесистый удар по щеке… Еще, еще…
— Ну, может, теперь знаешь?!
Мызгин молчал.
— А ну, — приказал пристав полицейским, — дайте ему как следует…
На Ивана обрушился град ударов. Иван свалился на пол. Его подняли, встряхнули и усадили на стул.
— Ну, теперь скажешь, зачем приехал в Златоуст? Кто в Златоусте еще состоит в боевиках? А? Скажешь?
— Ничего я не знаю, ваше благородие, — продолжал твердить Мызгин. — Я Калмыков Яков Семенович.
* * *
Реакционная пресса торжественно объявила о казни главарей симского бунта — Гузакова Михаила, Лаптева Василия, Кузнецова Дмитрия — и наказании бунтовщиков.
В Симе вновь завыл гудок в неположенное время. Рабочие вышли из цехов. На улицы поселка высыпал народ. Десять минут гудел гудок. Все, обнажив головы, стояли молча. С того дня на Списком заводе стало еще больше сочувствующих большевикам.
В уфимской тюрьме из симцев оставались только несовершеннолетние — Петр Гузаков и Александр Лаптев.
Петр тяжело пережил казнь брата — по ночам почти не спал, а во сне бредил, кричал — звал Михаила. В течение года он не отвечал на вопросы тюремной администрации.
Он превратил пол и стены своей камеры в «коммутатор», соединяющий камеры всей тюрьмы.
— Я Дьяволов, — осторожно стучал в пол Петр, взяв себе кличку брата, — слушайте меня, слушайте. Этой ночью убежали из тюрьмы двое. Значит, есть такая возможность! Какие у вас новости?
— За побег уволили надзирателя и сменили наружную охрану, — ответили Петру.
Друзья по камере оберегали Петра во время переговоров, наблюдали за волчком, но иногда увлекались новостями, добытыми Петром, и забывали про волчок. В один из таких моментов неожиданно открылась дверь камеры. В дверях появился незнакомый надзиратель. Он постоял, внимательно посмотрел на всех, улыбнулся и вышел, не закрывая дверь. Через минуту в камеру втолкнули человека в арестантской одежде. Он упал. Дверь с шумом захлопнулась. Новичок поднялся. Все увидели у него на руках и ногах цепи, которые замысловато были соединены.
— Иван! — с криком бросился Петр к новому заключенному.
— Петя! — ответил Иван и шагнул навстречу Петру.
Петр обнял Мызгина и разрыдался.
Иван Михайлович Мызгин в кандалах (фото из жандармского архива).
— Петя, милый, успокойся, — утешал младшего Гузакова видавший беды Иван, — ну полно же…
Петр рассказал Мызгину о трагической ночи.
— Я сам видел, как палачи вели на смерть брата… Я слышал его наказ продолжать борьбу за рабочее дело… Перед тобой, как самым близким другом брата, клянусь! — всю жизнь отдам за дело, за которое боролся мой брат…
Эта встреча растрогала всех заключенных. Одни плакали. Другие метались из угла в угол, стиснув зубы и сжав кулаки. Тяжело вздыхая, Иван упрекал себя:
— А я, дорогой Петя, оказался простофилей, не сумел уберечься от полиции, сцапали. А ведь мне было поручено спасти Михаила… Всю жизнь не прощу себе того, что не смог спасти своего незабываемого друга… Послушай, Петя. Здесь меня удивил ваш надзиратель. Он как-то многозначительно подмигнул мне, когда вел в вашу камеру. Ты не знаешь его?
— Впервые вижу.
— Присмотрись. Думаю, что не случайно я оказался у тебя в гостях.
Недолго пробыли вместе земляки. Мызгина увели на суд. Приговорили к 8 годам каторги. В 1909 году Ивана Михайловича сослали в сибирскую тайгу за тысячи километров от железной дороги.
Петр еще энергичнее стал готовиться к побегу. Он придумывал всевозможные варианты, отвергал их и снова думал.
Однажды стены передали:
— Петру Дьяволову. Отзовись.
— Я Дьяволов. Слушаю.
— Мне «великий конспиратор» сообщил, што в тюрьме есть свой человек. — Глаза заблестели у юного узника.
С этой минуты Петр не мог присесть. Он до изнеможения ходил по камере, все думал и думал: «Кто, каким образом, когда?»
На следующий день камеру открыл опять тот надзиратель, который подмигнул Петру, и улыбнулся всей камере.
— А ну, желтолицые политики! — неожиданно рявкнул надзиратель, — выходите на прогулку. Пусть проветрится квартира от вашей вони! Эй вы, желторотые! — надзиратель остановил Петра и его сверстника. — Куда прете? Ваше место в хвосте! Все, все выходите!
Что-то многообещающее послышалось Петру в этом крике. «С чего он вдруг орет? Почему в хвосте?» — Петр внимательно посмотрел на надзирателя. «Нет, не смотрит на меня. Пошел впереди всех. Однако почему он без фуражки, без шинели? Фу, до чего все кажется мне. Лето же, жара на дворе», — размышлял Петр, но призадержался, повинуясь приказу.
В коридоре он вдруг увидел на стене шинель и фуражку надзирателя. Его словно осенило. Петр схватил за руку своего друга Литвиненко и увлек обратно в камеру. И как только опустел коридор, Петр стащил надзирателеву одежду, в которой оказался ремень с пустой кобурой, а в кобуре пропуск на вывод арестованного из тюрьмы.
