— Тук-тук-тук! — то быстро, то медленно доносились однозвучные удары по стенам.
Михаил с жадностью ловил каждый стук. И вдруг…
«…Миша, скоро суд. Добивается присутствия на суде твоя Вера. Она в Уфе. Твой тезка».
Еще томительнее потянулось время.
Настал день, когда всех симцев повели на суд.
Странная процессия двигалась по улицам города. Конные драгуны, пешие солдаты и жандармы сомкнутой цепочкой отрезали все выходы на улицу, по которой вели арестованных.
Впереди четыре всадника с обнаженными шашками. За ними пеший человек в кандалах, окруженный четырьмя штыками. Его внушительный вид привлек взоры многих обывателей. Огромная черная курчавая папаха на высоко поднятой голове. Смелый взгляд, прямые черты слегка побледневшего красивого лица. Черный полушубок со стоячим воротником и двумя рядами пуговиц. Твердый шаг и гордая выправка — таким шел Михаил Гузаков. За ним на расстоянии десяти шагов снова конные и по сторонам пешие жандармы. Посредине друг за другом на значительном расстоянии один от другого шли арестованные. Сзади — конные. На перекрестках и во дворах — вооруженные стражники.
— Кого ведут? — шептались обыватели, собравшиеся на всех перекрестках.
— Симских бунтовщиков, — отвечали всесведущие.
— Ну и охрана! Знать, сильны бунтовщики!
— Цыц! Молчи, пока и тебя не забрали.
Немало толков вызвала эта странная процессия. В толпе были и друзья арестованных. Они со скорбью провожали их на суд, но были бессильны что-либо сделать.
Судили сразу всех участников симского восстания.
В зал суда Михаила ввели последним и посадили отдельно от товарищей. Он улыбнулся и приветливо кивнул им. У всех подсудимых заблестели глаза. Самому младшему из них Петру Гузакову хотелось плакать, но взгляд старшего брата приободрил и его.
— Встать! Суд идет! — раздалась команда в зале.
Начался обычный судебный процесс.
Михаил пристально всматривался в лица присутствующих в зале. Среди них он не видел ни родных, ни земляков, ни товарищей по борьбе.
Вдруг его глаза встретились с другими, безгранично дорогими, милыми, родными. Часто, часто забилось сердце, кровь бросилась в лицо.
— Вера, милая, ты здесь! Я вижу тебя и рад, — всем своим видом говорил Гузаков.
Кувайцева не сводила глаз с любимого. Он возмужал и, кажется, стал выше ростом. На его лице нет и тени тревоги за свою жизнь. Как он внимательно слушает ответы своих друзей. Что они говорят? Вера долго не могла понять ничего. Думы о Михаиле властно захватили все ее внимание. Только бы не казнь…
— Смотрите, даже мальчишек судят, — послышался шепот соседки.
— Да, да, — машинально ответила Вера.
— Ни один из них не признает себя виновным, — продолжала соседка. — А этот, видимо, главный. И-и! Как он режет…
Вера вздрогнула. Михаил заявил, что виноват во всем только он и никто больше.
— Никакого бунта в Симе не было. Было лишь справедливое возмездие выведенного из терпения народа, возмездие уряднику за все издевательства над населением. Там не было убийц. Урядника и стражника растоптала масса, которая выполняла мою волю, мои приказы. А я мстил за отца!..
Председатель суда прервал Гузакова:
— Подсудимый Гузаков, вы говорите, что масса выполняла вашу волю, ваши приказы. Значит, волю своих товарищей вы подчиняли себе? Интересно знать, как же это вы делали?
Гузаков выпрямился и, стукнув кулаком по барьеру так, что кандалы зазвенели, громко ответил:
— Я тоже с большим интересом посмотрел бы на вас, ваше превосходительство, как бы вы посмели не послушаться меня, если бы я на свободе отдал вам приказ!
Председатель суда заерзал на стуле. Присяжные с изумлением переглянулись. Соседка вновь толкнула в бок Веру.
— И-и! Смотрите, какой смелый!
Вера увидела растерянность судей и гордую фигуру Михаила.
«Миша, родной, — думала Вера. — О, только бы не казнь, только не казнь…» — До конца суда Вера просидела как оглохшая.
Вдруг новая команда — «Встать! Суд идет!» — подняла Веру. Огласили приговор:
— «…приговорены к 20 годам каторжных работ и после отбытия на вечное поселение в Сибири Гузаков Михаил Васильевич, Чевардин Алексей Андреевич…»
Читавший перечислил еще четырех к 12 годам, троих к 8 годам. Вера не смогла запомнить их фамилии: сильно забилось сердце от радости — Мише жизнь. И только после перечисления семи фамилий она опять услышала…
— …как несовершеннолетним Гузакову Петру Васильевичу и Лаптеву Александру Ивановичу по три года тюремного заключения.
— …освободить Головяшкина Петра Степановича, Булыкина Ивана Михайловича, Чевардина Ивана Андреевича».
Суд окончился. Слушатели направились к выходу. Арестованных повели. Вера с криком «Миша!» бросилась к барьеру. Часовой остановил ее. Она беспомощно села. Зал опустел.
— Кто вы? — услышала Вера. Возле нее стоял защитник, выступавший на суде.
— Я… я… жена Гузакова Михаила.
— Как же я не знал об этом?
— Вот прочитайте и помогите мне.
Вера подала прошение, в котором просила суд разрешить ей, гражданской жене Гузакова, обвенчаться с Михаилом и жить с ним, где бы он ни был.
— Я передам ваше заявление, а вы завтра обратитесь к начальнику тюрьмы. Вам разрешат свидание, — предложил защитник и любезно проводил Веру из зала суда.
Гузакова возвратили в ту же камеру. Его неотступно терзала одна мысль: почему приговор вынесли не всем. Что затевают жандармы? Об этом он немедленно сообщил связным через тюремные стены. Получил ответ друга «Выясню. Ка…».
Прошла мучительная ночь. Днем неожиданно позвали:
— Гузаков! На свидание.
— Кто же это мог добиться свидания? — размышлял Михаил, пока вели его в особую комнату.
— Миша!
— Вера!
Они бросились друг к другу в объятия. Михаил тотчас почувствовал за воротом бумажку.
— Нельзя, нельзя, госпожа, так близко подходить, — предупредил надзиратель. — Присядьте вот здесь и говорите только о личных делах.
— Миша! Меня пустили на суд, как твою гражданскую жену. Я подала заявление, чтобы нас обвенчали. Ты согласен?
— Верочка, милая! Согласен!
— Я буду добиваться, чтобы сделали это как можно скорее.
— А я буду ждать, дорогая.
— Я пойду за тобой хоть куда! И что бы с тобой ни случилось, буду всю жизнь тебе верна.
— Спасибо, милая. Я ценю это, но надо ли жертвовать собой ради меня?
— Не говори так, Миша. Ради тебя я готова хоть в петлю!
— Что ты, что ты, Верочка!
Михаил мог допустить мысль о своей смерти, но о смерти Веры… никогда.
