Гнетущая тяжесть ожидания тоже не давала покоя Нефедову.
* * *
По-прежнему томительно жарко. Но, несмотря на мучительный зной, в здании бывшего окружного суда идет работа.
В большом зале с высоким лепным потолком трое. За столом Олькеницкий и Вера Петровна. Напротив них, в двух шагах, — поручик Нефедов. Его маленькие веснушчатые руки на коленях: он делает вид, будто совершенно спокоен. Чтобы не выдать дрожи, он плотно сцепил свои миниатюрные пальчики.
Нефедов напряженно выслушивает вопросы, стараясь разгадать скрытое за ними. «Так легче определить линию своего поведения», — думает он.
Нефедову есть над чем задуматься. Разные мысли и догадки вертятся в голове. А следователь настойчиво продолжает допытываться. Вера Петровна поражает его своей напористостью.
Нефедову ужасно не хочется смотреть в ненавидящие, как ему кажется, глаза следователя. Вряд ли их взгляд принесет ему успокоение. Но совсем отводить глаза тоже не годится: следователь, не дай бог, решит, что он пытается многое скрыть. «Нужно умудриться не смотреть на следователя и делать вид, что смотришь на эту распроклятую бабу».
«Какая она жестокая, — размышляет Нефедов. — Эта из тех, кто способен своими собственными руками расстреливать «белогвардейскую шваль», как она любит обзывать его друзей». Нефедову представляется, что у сидящей перед ним женщины не осталось никаких человеческих чувств. Она фанатичка…
Всякий раз его невольно заставляют съеживаться вопросы следователя:
— Губчека не торопится судить, а следовало бы. Зачем приходили к Сергею Сердобольскому? Как вы оказались у него в доме?
Уже который раз слышит эти вопросы Нефедов, и всякий раз они, словно удар, заставляют его вздрагивать, конечно только внутренне.
Для следователя Нефедов по-прежнему, как граммофонная пластинка, односложно отвечает:
— Не к поручику, а к прапорщику Дмитрию Сердобольскому.
— Разве Сергей не ваш друг?
— Представьте себе — нет. Я знаком только с прапорщиком.
Следователь, кажется Нефедову, сверлит его своими страшными глазами.
«Вот пристала, анафема. Будь она трижды проклята! Чего ей надо?» — Нефедову начинает казаться, что этот допрос никогда не кончится. «Эх, хватил бы ее кондрашка! Как бы это кстати пришлось». Ему страшно хочется видеть: ясное небо заволокли черные грозовые тучи, слышны приближающиеся раскаты грома, удар молнии — и следователь поражен насмерть…
Но настойчивый голос Веры Петровны возвращает Нефедова к горькой действительности.
— Так, наконец, вы образумитесь?
Во время допроса Вера Петровна пристально наблюдает за Нефедовым. Она ищет в его лице, в глазах признаки перелома, когда силы сопротивления врага иссякают, когда он в тупике и должен уже заговорить.
А подследственному начинает казаться, что страшный взгляд следователя, словно змея, вползает в его черепную коробку и начинает проникать своим жалом в самые сокровенные мысли. От этого Нефедову становится жарко.
— А вот прапорщик Сердобольский Дмитрий, младший брат вашего друга, говорит другое.
Нефедов заметно бледнеет и начинает дергаться.
— Как вы смеете называть меня лжецом? Я офицер! Офицер никогда не лжет. — Все это Нефедов произносит с пафосом, почти декламирует. Он старается разыграть возмущение, вскакивает, размахивает руками.
Но стоит Вере Петровне презрительно усмехнуться, как весь нефедовский запал мигом исчезает и он понуро опускает голову.
* * *
И снова зал с лепным потолком. Снова на допросе смертельно бледный, истерически дергающийся поручик Нефедов. Он то театрально рыдает, то произносит высокие фразы о долге и чести, то вдруг о чем-то униженно молит. А главное, виляет, виляет, виляет: скажет слово и тут же отречется от него.
Но Вера Петровна не унывает. Она чувствует, что представляет из себя этот тыловой вояка. Долго он не продержится. Олькеницкий был прав — у Нефедова «кишка тонка».
У подследственного задергалась щека. Как бы в оправдание он сказал:
— Нервный тик, знаете ли, контузия.
— Приобретенная в тыловых сражениях?
— Что, не верите? — Когда Нефедов спросил это и ждал ответа, глаза его настороженно перебегали с Веры Петровны на Олькеницкого. Щека задергалась сильнее.
— Не верю! — отрезала Вера Петровна.
Нефедов вдруг тонко, голосисто, по-бабьи завыл. «Притворяется», — пишет на клочке бумаги Вера Петровна и незаметно подсовывает Олькеницкому. Тот одобрительно кивает головой.
— Выпейте воды, — предлагает Олькеницкий.
— Покорно благодарю.
Нефедов пьет из кружки большими, жадными глотками, а руки, его руки с веснушками и рыжими волосами, дрожат.
В спокойной обстановке, в дамском обществе — другое дело: там он герой, любые опасности ему нипочем, а тут… Чека — не родная тетка. Нефедов знает: по головке здесь не погладят. Мысленно он давно проклинает себя: зачем только втесался в этот дьявольский заговор? Кто просил его лезть в эту авантюру. Карьеру собрался сделать, а что вышло?
Теперь, задумываясь над возмездием, он холодеет от страха и снова выпрашивает, вымаливает себе жизнь.
— Меня не расстреляют? — шепчет он. От трусости у Нефедова вибрирует голос. Ему трудно говорить: во рту пересохло, он лихорадочно облизывает губы и умоляюще смотрит то на Веру Петровну, то на этого «чахоточного».
В ответ Вера Петровна пожимает плечами.
— Сохраните мою молодую жизнь, — кричит он с мелодраматической хрипотцой в голосе. — Если только пощадите меня, расскажу обо всем, обо всех, ничего не скрою. Честное слово офицера!.. Клянусь вам.
— Ну и типус, — делится Вера Петровна своими впечатлениями о Нефедове с Фроловым. — Гадлив, шкодлив, наследил, напакостил, а отвечать не хочет. Другие пусть за него на смерть идут.
— Ради спасения своей шкуры он выдаст кого угодно, и с потрохами даже. Родную мать и ту не пожалеет, — резюмирует Фролов.
— Хватит с нас мелодрамы, Нефедов. Мы сыты по горло вашими заверениями, клятвами, игрой в принципиальность и порядочность. Нам ясно, кто вы и чем занимаетесь. Своей бездарной игрой вы ровным счетом ничего не измените.
— Если вы гарантируете мне жизнь, то…
— Мы не покупаем совесть, гарантии не даем.
— Пощадите, смилуйтесь, — почти задыхаясь, перебивает Нефедов. — Я согласен… Я буду говорить.
Истерика подходит к концу. Нефедов начинает рассказывать. Да. Как будто существует что-то вроде заговора. Они (заговорщики) ориентируются на генерала Алексеева. Цель — свергнуть большевиков. Руководство как будто из Москвы. По слухам, организация контактируется с Савинковым. Вот у Савинкова, говорят, целое подполье. Принцип построения организации — «пятерки». Каждая «пятерка» для конспирации связана еще только с двумя. Сам Савинков будто в Москве. Он побрился, носит красные гетры и костюм защитного цвета…
