Нетрудно заметить, что данная теория расходится с мнением В. О. Ключевского в очень существенном пункте. Она считает прекращение династии Калиты лишь поводом к Смуте, а центр тяжести вопроса переносит на выяснение социально-экономических отношений, приведших государство к тяжелым внутренним потрясениям. Что эти отношения были одной из важнейших причин Смуты, не отрицается и Ключевским. Вероятно, и он правильно оценил тот факт, что Смута не привилась на севере и северо-востоке государства, где не было социальной розни166. Поэтому смело можно утверждать, что без указанных причин Смута не возникла бы. Вотчинный уклад государства, взгляд на царя как на вотчинника не помешали бы брату царицы и естественной наследницы царствия Борису Годунову утвердиться на престоле и начать собой новую династию Годуновых. Не будь горячих элементов в стране, не вспыхнул бы в ней страшный пожар.
Предвидим возражение против нашей мысли. Оно может состоять в следующем: без внутренних осложнений Смуты бы не было; но ее не было бы и при продолжении династии Калиты; ее возникновению помешали бы взгляд на государство как на вотчину и представление о царе, как заместителе Бога на земле. Конечно, трудно гадать, во что бы выродился наш внутренний кризис, если бы династия Калиты не угасла в 1598 году. Однако возможны были бы два исхода: появление самозванца или изнурение и истощение государства от усиления и размножения в нем разбойничьих шаек. Что первый факт при народном недовольстве положением вещей возможен, показывают хотя бы усиленные народные толки о Петре I как о самозванце; от этих толков – один шаг до появления человека, который мог бы выдать себя за настоящего государя, подмененного самозванцем, и иметь в данных обстоятельствах большой успех. Но не станем углубляться в догадки и предположения о самозванце: симптомы второго из указанных нами возможных исходов кризиса ХVI века были уже налицо до возникновения открытой Смуты.
Существование многочисленных разбойничьих или полуразбойничьих шаек в Древней Руси – факт настолько общеизвестный, что не нуждается в детальных указаниях. Вспомним хотя бы и то, что сам славный покоритель Сибири Ермак Тимофеевич совершил до своего подвига ряд разбойных нападений на купеческие караваны по Волге и т. д. Но к царствованию Бориса Годунова разбойничество приняло ужасающие размеры. По словам наблюдательного Авраамия Палицына, в украйных городах набралось более 20 ООО «сицевых воров»167. Еще более поразительный факт передает Новый летописец. По словам его составителей, «бысть в то же время (то есть в царствование Бориса) умножишася разбойство в земле Рустей», так что «не токмо что по пустым местам проезду не бысть, ино и под Москвою быша разбои велицы». Это «нестроение и кровопролитие» до такой степени встревожили царя, что он «посылаше многижда на них». Посланные отряды встречали упорное сопротивление со стороны разбойников «и ничево им не можаху сотворити». В силу этого разбои усилились еще более: «Воры и досталь православных христиан посецаху и грабяху». Разбойничьи шайки объединялись под предводительством «старейшины в разбойникех, некоего Хлопа. Дерзкие разбои заставили царя Бориса, который, «слышав, яко ничто им не зделати, прискорьбен бысть зело» и поднял в Боярской думе вопрос об искоренении зла. «Бояре же придумаша на разбойников послати со многою ратью воевод». Тогда царь отправил против Хлопа и его шаек «окольничево своево Ивана Федоровича Басманова, а с ним многую рать». Встреча царских войск с разбойниками произошла под Москвой. Загорелся смертельный бой, в котором Басманов был убит, а его войско с величайшими усилиями победило разбойников и «многих их побиша: живи бо в руки не давашася». Хлоп, или Хлопко, весь израненный, был взят живым, схвачены были и многие люди из его шаек, «а иные уйдоша на украйну и тамо их всех воров поимаша и всех повелеша перевешать».
Дерзость и многочисленность шаек Хлопа, их ожесточенность и отчаянная смелость показывают, думается нам, с достаточной ясностью, какие зловещие признаки грядущей социальной разрухи обнаружились на Руси независимо от самозванщины. Но к концу царствования Федора эти симптомы не были еще очень заметны: не забудем, что и при царе Борисе первые годы были вполне спокойными. Как говорит один из умных современников Смуты, «двулетному же времяни прешедшу» по воцарении Годунова «и всеми благинями Росия цветяше». И другой из выдающихся очевидцев-бытописателей Смутной эпохи отмечает «доброцветущую его (то есть Бориса) царства красоту». Нужен был страшный голод, постигший Русь в 1601 и следующих годах, и сопряженные с ним ужасные бедствия, чтобы социальное нестроение проявилось в столь резкой форме.
Таким образом, момент прекращения старой династии прошел совершенно спокойно; это дало повод к справедливому замечанию С. Ф. Платонова, «что и в безгосударное время Москва могла быть крепка дисциплиной».
Порядок, господствовавший в Московском государстве от кончины Федора до избрания на престол Бориса, объясняется тем, что во главе государства и после смерти царя по-прежнему оставался «изрядный правитель» его – брат царицы Ирины. Мы не знаем, сделал ли Федор какие-нибудь распоряжения на случай своей кончины. Но, во всяком случае, после смерти царя весь царский «синклит» в присутствии патриарха принес присягу на верность овдовевшей царице, и никто не воспротивился этой присяге. При взгляде на государство как на вотчину государя естественной преемницей Федора была Ирина, любимая при этом за ее добродетельную жизнь. Даже когда Ирина, отказавшаяся от власти, удалилась в монастырь и приняла иночество, на имя инокини царицы Александры – так звалась в монашестве вдова царя Федора – писались официальные донесения, «отписки».
Удаление царицы в монастырь ставило на очередь вопрос о том, кто будет государем на Руси. Для царского «обирания» и был созван в Москве Земский собор обычного в те времена состава. Казалось, единственным бесспорным кандидатом на престол был в данных обстоятельствах шурин скончавшегося царя, брат его вдовы-царицы, и правитель государства. Что касается княжат, которые по родословцу были ближе к угасшей династии и отлично помнили это, то ко дню смерти Федора они не могли выставить своих притязаний. Народ о родстве таких князей с царским домом не думал ввиду захудания многих княжеских фамилий. При этом наиболее видные представители княжья в 1598 году были очень молоды, за исключением Шуйских. А во главе последних стояли «лукавый царедворец» и политический хамелеон Василий Иванович и брат его, бездарный князь Дмитрий, свояк Бориса Федоровича Годунова. Поэтому Шуйские малозаметны в описываемое время. Новому исследователю даже кажется, что названные киязья играли тогда «второстепенную роль знатной годуновской родни» и что известие Нового летописца, будто они «не хотяху» избрания Бориса, является некоторым вымыслом. Не решаемся вполне примкнуть к этому мнению, думаем, что Шуйские под рукой играли в некоторую оппозицию Борису, но тщательно заметали свои следы. Это очень подходило к характеру фамилии, «прошедшей через опричнину Грозного». Таким образом, Годунов, осторожно и умело подготовлявший свое избрание уже за несколько лет до смерти царя Федора после кончины малютки царевны Феодосии, мог не очень беспокоиться о результате совещаний предстоящего Земского собора. Быть может, поэтому Борис, хотя он и огранизовал агитацию в пользу своего избрания, не оказал тем не менее давления на состав самого представительства на соборе. И действительно, Борис Годунов был избран на московский престол.
