Находясь в Лондоне, он предпринял там определенные шаги с целью придти к какому-то соглашению с Россией. Он должен был это сделать, при посредничестве Англии, так как установление контактов с помощью Франции не могло дать результата. Пока он не получил никакого ответа на свою памятную записку. Очень хотел бы иметь возможность в первую очередь заполучить оттуда наших людей для борьбы с Германией. Но поймут ли его — неизвестно.
— Да, впрочем, — махнул он рукой с явной апатией, — что здесь говорить о чужих, если наши этого не понимают! Они дрались бы со всем миром, а в жизни, если хочешь идти вперед, так поступать нельзя.
Хотел бы создать воинские формирования на Востоке или на Юге, чтобы иметь возможность двигаться в Польшу по нескольким направлениям — ибо неизвестно, какая дорога окажется ближайшей и лучшей. Французы будут концентрировать часть своих вооруженных сил на Среднем Востоке для защиты своих колоний и возможного использования их для удара по Германии со стороны юга или Востока. Это могло бы произойти на второй фазе войны. С этой точки зрения было бы желательно, чтобы там находилось и определенное количество наших сил. В пользу такой точки зрения то обстоятельство, что можно будет сохранить наши части от преждевременного обескровливания.
Польские части, находящиеся на территории Франции, не следует дробить. Как в интересах правительства, так и в интересах мирового общественного мнения необходимо, чтобы где-то находились значительные польские силы. Они должны добиться больших успехов, чтобы смыть сентябрьское пятно. Однако уже теперь хотелось бы создавать на Среднем Востоке новые польские части. Он еще не знает, кого туда послать, может быть Пашкевича, но это должно быть очень хорошо продумано. Пашкевич, пожалуй, более нужен ему здесь, так как он наблюдает за тем, чтобы санация не особенно распускалась. Во Франции он хотел бы иметь около ста тысяч солдат. Этой армией будет командовать сам. Однако дело двигается с трудом: не хватает людей. Впрочем, людей недостает всюду. Недавно создал Раду Народову, чтобы не говорили, что все делает сам, что стремится к диктатуре, в чем его уже подозревают. Председательство в Раде Народовой принял Падеревский[10] — замечательное имя, особенно для Америки. Падеревский его друг, но он немного староват и в текущие дела особого вклада внести не в состоянии.
В то же время французы тянут с военным договором, а это серьезно задерживает работу по организации армии. В связи с активизацией санации он испытывает серьезное беспокойство, эти вопросы он передал, главным образом, генералу Кукелю. Не может понять, чего еще хотят эти люди. Понесли такое поражение, — так по крайней мере сидели бы тихо! — Опять махнул рукой.
Я спросил, когда могу выехать в Польшу. Генерал ответил, что, вероятно, через два-три месяца, пока ряд вопросов выяснится и определится. Поговорив так еще несколько минут, мы сошли вниз в салон к остальным гостям. В салоне застали еще полковника Микулича-Радецкого, приехавшего поздним вечером. Посидев еще с полчаса, мы стали прощаться. Соснковский остался ночевать у Сикорского, а я с полковником Микулич-Радецки уехал.
Атмосфера в польской колонии в Париже была очень нездоровой. Характерным для нее были взаимные обвинения. Одни огульно осуждали все, что было перед сентябрем, другие же ожесточенно защищались, не брезгуя никакой клеветой по адресу новых властей.
Вот в такой обстановке в конце декабря 1939 года в Париже в атмосфере общей подавленности, с одной стороны, и дикой гонки за постами представителей старого режима — с другой, собиралась и начинала работать немногочисленная группа молодых.
Борьбу против группы организовал и вел второй отдел штаба во главе с подполковниками Василевским и Гано. Эти подполковники вместе со своим старшим коллегой по специальности полковником Смоленским, а также рядом других штабных офицеров, выполняя задания и инструкции бывших польских властей, ожесточенно защищали старый режим и его прерогативы. Они пытались опутать и подчинить санации и ее планам Сикорского, как верховного главнокомандующего и премьера. Уже тогда усиленно старались парализовать его деятельность и решительно отстранить от влияния на положение дел в Польше.
В то время к группе молодых присматривался со стороны, но с симпатией, как он сам утверждал, министр профессор Кот. Однако, я должен с сожалением заявить, что его расположение было лишь внешним. В связи с моим отъездом в Польшу я провел с ним ряд бесед. Тогда я сам питал к нему симпатию и серьезно считался с ним. Я считал его, пожалуй, единственным министром, который знал, чего он хочет. Поэтому меня удивило и очень огорчило то, что профессор Кот, вроде бы оказывающий нам свое расположение, после моего рассказа о враждебном отношении второго отдела к группе молодых нас не защитил. Наоборот (я подчеркиваю это) он отвернулся от нас, решительно поддержав позицию старых полковников.
Он заявил лишь об одном: что в ближайшее время в Румынии и Венгрии будет создано бюро для ведения политической работы за пределами учреждения Соснковского. Это бюро должно служить также связующим звеном с Польшей исключительно по вопросам политическим. Большую симпатию проявляли к нам в это время и часто были гостями на наших собраниях генералы Модельский, второй заместитель министра по военным делам, и Пашкевич, являвшийся заместителем Соснковского. Они присматривались к нашей работе и были вроде идейных связных между нами и Сикорским.
Насколько я мог ориентироваться, отношения между профессором Котом и Пашкевичем были почти всегда натянутыми. Они никак не могли придти к согласию, особенно по вопросу работы в Польше и отправки курьеров. Между ними возникали столкновения и недоразумения, которые не однократно улаживал лично Сикорский, почти всегда поддерживающий позицию Пашкевича.
Прошло несколько месяцев.
Французы, совершенно не заботясь о нас, выделили нам очень плохие казармы, не оборудованные самым необходимым для нормального существования. За водой нужно было ходить несколько сот метров. С отоплением дело обстояло еще хуже. Несмотря на зимнюю пору, казармы не отапливались. Оружия для обучения имелось немного, да и то устаревшего.
Капитан Тулодзейский и я проводили расширенные собрания коллег, находящихся в Париже, и офицеров, приезжающих время от времени из различных пунктов дислокации наших частей.
Один из наших коллег, капитан Тадеуш Керн, на беседе в школе подхорунжих, между прочим, заявил, что если мы будем возвращаться в Польшу, то следовало бы на границе перестрелять всех офицеров от майора и выше. Это вызвало в санационных кругах страшный шум, так что я вынужден был лично улаживать этот инцидент у Сикорского.
