Вот еще один штрих к портрету нашего героя.
Конечно, Цезарь не без удовольствия подышал бы дымом погребального костра на похоронах Помпея, он прекрасно понимал, что этот самый влиятельный в Риме человек союзник ему лишь на время, пока ему это выгодно. Поэтому он постарался поскорее осуществить спланированную, видимо, заранее матримониальную комбинацию. Помпей, возвращаясь с Востока, узнал, что его жена Муция изменила ему с Цезарем. При этом, говорят, он тяжело вздохнул и назвал обидчика Эгистом. Эгист, как известно, был любовником Клитемнестры, жены Агамемнона. Что имел в виду великий полководец, называя Цезаря Эгистом? Быть может, предчувствовал, что ему, как и Агамемнону, павшему от руки Эгиста, грозит опасность со стороны Цезаря? Наш любвеобильный герой соблазнил Муцию не без задней мысли. Ему нужен был развод Помпея, чтобы женить его на своей дочери Юлии. Это должно было послужить залогом долгосрочного союза. Даже если политические дела Помпея пойдут хорошо в отсутствии Цезаря (а ему предстояло после консулата стать наместником какой-либо провинции), он не вдруг сможет отказаться от договоренностей, подкрепленных и родственными отношениями. У Цезаря в расчетах всегда был дальний прицел.
Помпей почему-то соглашается на предложение консула и в пятьдесят девятом году женится на его дочери. И все же он ревниво и с большой долей зависти смотрел на энергичного, решительного, умного и удачливого Цезаря, чувствуя, что этот «Эгист» станет ему кровным врагом, и подспудная нелюбовь, даже ненависть к Цезарю, чуткая и подозрительная, всегда жила в душе Помпея.
Стал рогоносцем и Красс. Цезарь спал с его женой Тертуллой тоже не бескорыстно. Широкой огласки эта связь не получила. В этом случае Цезарю было необходимо, чтобы Тертулла влияла на мужа в нужном направлении (дабы он не скупился и был сговорчив), да и в психологическом плане он чувствовал определенное превосходство над Крассом.
Сам же Цезарь женился на Кальпурнии, дочери Луция Пизона, избранного консулом на следующий год. В этом тоже был свой расчет. Ему было нужно, чтобы его преемник в делах управления государством придерживался бы предложенной триумвирами программы.
Кальпурния, впрочем, осталась Цезарю верной женой до конца его дней, она смотрела сквозь пальцы на его донжуанство и длительную связь с Клеопатрой, родившей ему к тому же сына Цезариона, но об этом позже.
Должен был сыграть свою роль по замыслам Цезаря и Клодий, виновник его скандального развода с Помпеей. Он не стал с ним ссориться из-за этого (дескать, все мы мужики одинаковы, все мы норовим залезть в чужую постель), увидев в нем очень удобное оружие в политических играх. Пользуясь своей консульской властью и влиянием, а также поддержкой Помпея и Красса, он провел Клодия в народные трибуны, имея в виду и еще одну цель: обезвредить своего политического противника Цицерона. Клодий ненавидел его за то, что тот после памятного праздника Доброй Богини свидетельствовал против него в суде. Поэтому он стал преследовать Цицерона с обвинением, что тот без суда казнил катилинарцев. В конце концов он добился того, что известного оратора и философа, проконсула со званием «Отца отечества» изгнали-таки из Рима.
Другой серьезной проблемой был и Катон, непримиримый и ни в чем не собиравшийся отступать твердолобый консерватор, которого очернить, а тем более обвинить не представлялось возможным. Никакая грязь к нему не приставала, он был кем-то вроде святого, ни один житель Города даже в голову не мог себя взять, что Катон хоть в чем-то погрешил против римских законов, обычаев предков или, боги свидетели, имел какие-либо корыстные помыслы.
Для Цезаря Катон был больше чем политический противник и преграда на пути к первому месту в государстве, он был его соперником и на пути к бессмертию, к божественности. Он был непогрешим и тем велик. Вспомним Плутарха: «Чем меньше он стремился к славе, тем более к ней приближался». В нем было то, чего не было ни у кого из тогдашних прожженных политиканов, – чистота помыслов и искренняя вера во всемогущество закона и римской демократии. Можно сказать, Катон был оплотом республиканской морали, знаменем и верой в то, что справедливость в мире все-таки существует.
Цезарь пытался скомпрометировать Катона всеми способами. Он вступил в любовную связь с его сводной сестрой Сервилией, которой в ту пору было уже тридцать девять лет. Она была матерью того самого Брута, который вместе с другими заговорщиками примет участие в ритуальном убийстве Цезаря в сенате, но об этом в последней главе. Несмотря на такой возраст, Сервилия нравилась Цезарю, и он, домогаясь ее, подарил ей жемчужину стоимостью шесть миллионов сестерциев. Об этом сплетничал весь Рим, однако никто этому не удивлялся – консул ни в чем не скупился и проматывал деньги легко, изумляя всех щедростью. За год своего консульства он истратил все, что добыл, будучи наместником в Испании.
Роман с Сервилией случился у него еще до свадьбы с восемнадцатилетней Кальпурнией, поэтому можно предположить, что он подумывал о женитьбе на сестре Катона. Но, зная, что тот на это наверняка не пойдет и от этого не уймется, – ведь отверг же он матримониальные предложения Помпея, а к нему он был более благосклонен, чем к Цезарю, – решил этого не делать.
Досужие античные биографы предполагают даже, что у Цезаря с Сервилией была связь еще в молодости; в год консулата он ее просто возобновил, и плодом того давнего романа являлся Брут. Они выводили это из предсмертных слов Цезаря. Увидев среди обступивших его убийц и Брута, он произнес: «И ты, дитя мое?» Стало быть, предполагают они, Брут вполне мог быть сыном Цезаря от Сервилии.
Такая версия, быть может, и не лишена оснований. Цезарь не порывал с Сервилией очень долго и состоял с ней в переписке. В связи с этим расскажем эпизод, когда Цезарь своим выступлением в сенате пытался вывести из-под удара катилинарцев. В тот момент ему принесли записку. Он ее внимательно прочел и продолжил свою речь. Катон, не без оснований, как мы знаем, подозревавший Цезаря в связях с Катилиной, подумал, что записка от него либо как-то с этим заговором связана. Поэтому потребовал, чтобы Цезарь зачитал полученную записку, но тот сказал, что это письмо личное и ему не хотелось бы его озвучивать. Но Катон настаивал. Цезарь с насмешливой улыбкой посмотрел на Катона и передал ему записку. Она была от Сервилии. Пришлось великому моралисту прочесть любовные излияния своей сестры. Впечатляющая, наверное, была мизансцена. Катон на этот раз не сдержался и оскорбил своего злейшего врага неприличными словами.
Десять лет спустя после консулата, уже во время гражданской войны, он сделал ей еще одни подарок, но уже в скрытой форме. Он постарался, чтобы богатая усадьба ушла с аукциона к Сервилии за бесценок. Это дало повод Цицерону сострить: «Сервилия купила это поместье еще дешевле, чем все думают: всего за одну Третью». Суть этого каламбура в том, что дочь Сервилии звали Терция, в переводе с латыни – Третья. Цицерон, быть может, и не без оснований давал понять, что этот подарок предназначался уже не Сервилии, а ее дочери Терции, похожей, естественно, на мать в молодости, и лысый вертопрах вполне мог за ней и приударить.
