А о том, что он был записным бабником, мы уже говорили, об этом свидетельствуют все источники. Помимо вышеуказанных связей, у него были многочисленные мелкие интрижки с женами влиятельных людей. Известны его шашни с Постумией, женой Сервия Сульпиция, который станет консулом в пятьдесят первом году, а также с Лолией, женой полководца и консула пятьдесят восьмого года Авла Габиния, и с другими. Цезарь знал, что женщинам всегда нравятся герои-любовники, и они всегда благотворно влияют на общественное мнение через своих мужей. О его романах с провинциальными красотками известно мало, зато много написано о его страстной любви к Клеопатре. Мы также не обойдем вниманием эту тему и посвятим ей отдельную главу.
Но мы несколько отвлеклись. Так вот Катон настолько раздражал Цезаря, и он так страстно его ненавидел, что в иные моменты ему изменяла выдержка, и разум уходил из-под контроля и логики. Так было и в народном собрании, когда ему должны были утвердить на пять лет наместничество в Галлии и Иллирике. Конечно, Катон заявил, что по закону проконсулу назначается провинция только на год, взывал отстаивать вместе с ним законность, а не плясать под дудочку этого честолюбца и его марионеток Помпея и Красса. Регламента, повторим, древние не знали, поэтому Катон мог часами упражняться в красноречии.
Не понимал этот идеалист, что находится, по меткому выражению Цицерона, «не в государстве Платона, а среди подонков Ромула». В конце концов Цезаря взбесила это бесконечная болтовня строптивого и совершенно неуправляемого Катона. Он подозвал ликторов и приказал им снять Катона с трибуны. «Как это снять?» – не поняли они. «Чего тут непонятного, – рассердился консул, – подойти, снять с трибуны и отвести в тюрьму».
Но едва ликторы подхватили Катона под руки и стали уводить, все двинулись за ним следом. На улице к этому шествию присоединился и простой народ. В молчании и без ропота шли они следом за Катоном в сторону Мамертинской тюрьмы. Вот какова была власть этого человека.
Цезарь быстро сообразил, что перегнул палку, и тотчас же вдогонку послал народного трибуна, чтобы он приказал ликторам вести Катона не в тюрьму, а домой.
Этот случай заставил нашего героя глубоко задуматься о том, что же нужно римскому народу и чего же он хочет? Хлеба и зрелищ, как это всегда и считалось, и все политики угождали ему именно в этом, или, как это показывает сегодняшнее шествие за Катоном, людям все же не хватает справедливых и честных руководителей? Они хотят чувствовать себя в правовой безопасности? Но не только, мог с горечью констатировать наш герой, – им нужны Катоны, много Катонов, которые самоотверженно блюли бы законы и гарантировали эту самую правовую безопасность.
А вот этого Цезарь допустить никак не мог. Он обязан был победить Катона. Он обязан был любой ценой избавиться от него, но отнюдь не с помощью яда или кинжала – он должен был быть уничтожен, будучи изобличенным в каком-либо неблаговидном деле, чтобы он выглядел в глазах народа таким же, как и все прочие, – взяточником, по крайней мере, или на худой конец взяткодателем. А ведь такой прецедент в биографии рафинированного Катона был: во время выборов консулов на пятьдесят девятый год, чтобы прошел вместе с Цезарем ставленник оптиматов Бибул, он не гнушался подкупа избирателей, были такие сведения. И что же? Народ даже ухом не повел, когда Цезарь заикнулся об этом. Кто? Катон? Разве? Что-то мы не слыхали об этом. Нам как-то не известен ни один человек, кто бы взял у Катона взятку.
Вот так-то. Народ обелял и без того чистого и неподкупного Катона. Что ж, думал Цезарь, не получилось запихнуть его в тюрьму, не получается изобличить его в чем-либо неблаговидном, тогда его надо просто под каким-нибудь предлогом убрать из Города, иначе они тут с Цицероном и ненадежным Помпеем, готовым в любую минуту отвернуться от тестя, смогут и власть перехватить, поставив тем самым общество на грань гражданской войны, а ее-то Цезарь искренне не хотел. Он насмотрелся в юности ужасов сулланского проскрипционного режима и пришел к выводу, что власть надо брать не силой оружия, а интригами, силой матримониальных комбинаций и любовных отношений, победами над чужеземцами на полях сражений в далеких провинциях, а священная римская кровь не должна служить разменной монетой в борьбе за власть. Это было его искренним убеждением, и все же гражданской войны ему избежать не удалось.
Так вот Катона, по законопроекту Клодия, услали на Кипр под предлогом именно его безупречной честности. Там были злоупотребления по финансовой части, да и местное население готово было взбунтоваться из-за притеснений римских чиновников. Вот Катону, что называется, и карты в руки, ведь он ради финансовых ревизий изучил бухгалтерию, когда еще был квестором. На свои деньги он выкупил тогда старые бухгалтерские документы со времен Суллы и вынудил доносчиков, получавших деньги казненных, внести их обратно в государственную казну. Вот и пускай теперь разберется на Кипре, пусть его там и видят в образе беспристрастного судьи, а тут, в Риме, без него как-то спокойнее.
Катон справился с возложенной на него задачей блестяще: войну предотвратил, собрал для государства значительную сумму и уладил все экономические споры. Однако на пути в Рим на корабле возник пожар, и все финансовые документы сгорели. Этого было достаточно, чтобы Клодий выдвинул против Катона обвинение, что, дескать, он сам все сжег, чтобы скрыть те суммы, которыми якобы обогатился.
Но Клодия и слушать не стали. Катон в глазах римлян был вне всяких подозрений. И к тому же обвинял-то кто? Клодий! Совратитель, святотатец, лжец и мошенник Клодий! И с каких это пор порок обвиняет добродетель?
Клодий, надо сказать, был не такой уж мелкой и простой фигурой на политической арене того времени. Многие историки считают его просто верным в столице агентом Цезаря, которого держали в Галлии постоянные войны. Клодий, подобно Катилине, был не чужд высших политических амбиций, и с попустительства триумвиров завел себе нечто вроде гвардии из плебса. И со своими молодцами просто терроризировал Рим. Его шальным выходкам поначалу удивлялись, а потом стали и бояться. Хуже всего было то, что после отъезда Цезаря в Галлию Клодий вообще распоясался. Быть может, он полагал себя тут полномочным заместителем проконсула Гая Юлия Цезаря, коль скоро стал встревать даже и во внешнюю политику. Еще до своего трибуната он рвался послом в Армению, а когда Помпей, с триумфом вернувшийся с Востока, привез в качестве заложника молодого принца Тиграна, Клодий устроил ему побег. Это сильно разгневало всесильного Помпея, который стал искать своего рода противоядие против Клодия и нашел его в лице другого народного трибуна, Милона, такого же разряда молодца.
