2 октября, несмотря на то что мы выступили поздно, никто не явился нас проводить. Хассан-бай еще накануне ушел в Су-чжоу, получив подходящий подряд, среди же местного населения у нас как-то сразу не оказалось приятелей: нам давали почувствовать, что ван на нас сердится.
Сейчас за городом дорога вышла на солонец. Блеклая растительность, грязно-желтая почва и желтоватая пыль, висевшая в воздухе, придавали всему ландшафту донельзя тоскливый характер. Он не изменился, когда местность стала более пересеченной и дорога пошла среди плоских высот, сложенных из глины, песка и мелкой гальки. Эти высоты перемежались с впадинами, поросшими очень густо камышом и осокой; но и здесь глазу не на чем было остановиться – так все выглядело тускло, пыльно и однообразно в своей серо-желтой окраске. Пыль образовала и ту полупрозрачную завесу, за которой скрылась подошва Тянь-Шаня, тогда как его зубчатый гребень, увенчанный пятнами снега, рисовался довольно явственно на горизонте.
Мы выступили из Хами после полудня и лишь под вечер добрались до Сумкаго, по-китайски – Тоу-пу-ли, где и остановились в небольшом, но опрятном дунганском тане. Селение это расположилось в ключевой впадине, находящейся, по-видимому, в связи с руслом речки Ху-лу-гоу и развивающейся в плоский овраг южнее дороги.
На следующий день выступили с рассветом. Ехали знакомыми местами, которые выглядели еще печальнее, чем зимой. Тогда как-то мирился с царствовавшим тут запустением – мертвая природа вполне гармонировала, а местами лежавший снег частью скрывал следы разрушения, – теперь же картина погрома выступала во всем своем страшном объеме: запущенные поля, заросшие джантаком арыки, развалившиеся дома, остатки стен и группы деревьев за ними – все это напоминало о кипевшей здесь некогда жизни и рисовало воображению кровавые сцены беспощадного избиения сотен людей.
Со времени замирения края прошло свыше пятнадцати лет, и тем не менее беглецы все еще продолжали возвращаться на родные свои пепелища. Не всегда добровольно, однако. Нам передавали, что Шах-Махсуту удалось исходатайствовать в Пекине приказ о насильственном возвращении в Хами тех из его подданных, которые не пожелали бы добровольно вернуться на родину, и что приказ этот стал приводиться в исполнение так ретиво, что вскоре большая дорога в Хами запестрела переселенцами.
Одна такая группа попалась и нам на пути. Вереница арб, переполненная скарбом, женщинами и детворой, мужчины в рубище, подростки, то и дело подгонявшие из сил выбившихся лошадей, старцы на ишаках – весь этот караван, подымая невероятную пыль, медленно двигался нам навстречу; и когда поравнялся, то от него повеяло такой усталостью, нищетой и горем, что как-то не хотелось верить, что это были люди, возвращавшиеся на родину после долголетнего пребывания на чужбине.
От них-то мы и узнали о существовании помянутого приказа.
– Там, в Курле, – жаловались они, – мы были свободны, сюда же возвращаемся крепостными; там мы обжились, поженились, нажили дома и земли, а здесь нас ожидает жизнь впроголодь, если только не полная нищета. Нам не дали возможности постепенно ликвидировать наши дела, нас разорили… и вот мы возвращаемся на родину беднее, чем были даже тогда, когда бежали отсюда.
Жалобам этим положил конец сопровождавший караван китайский солдат. При появлении его хамийцы рассыпались, и возы их, тяжело тронувшись с места, медленно покатились к Хами.
Эта встреча случилась в солонцах, к западу от селения Астына. Солонцами, перемежавшимися с песчано-щебневымн участками пустыни, мы проехали еще несколько километров, а затем поднялись на песчано-известково-глинистое, частью распаханное плато, с которого открылся вид на богатую ключами долину Ябешэ, сливающуюся на юге с оазисами Лапчук и Кара-тюбе. Многоводный ручей Ябешэ, как нам говорили, образован ключами, которые выбиваются на дневную поверхность километрах в пяти к северу от дороги. Находятся ли эти последние в связи с исчезающими в рыхлом конгломерате водами речки Саир-кира, установить я не мог, но в направлении глубокого русла Ябешэ находится и ущелье, по которому сбегает с Тянь-Шаня в низину помянутая речка. Вдоль Ябешэ виднелись пашни, группы деревьев и хутора.
Двумя километрами дальше мы вступили в Токучи или Сань-пу-ли, где и остановились в единственном на все селение тане. Токучи, разбросавшееся вдоль небольшой ключевой речки, состоит из десятка домов, ютящихся в тени тополей. Его абсолютная высота оказалась равной 2358 футам (719 м).
На следующий день нам предстоял путь по местности, не пройденной минувшей зимой, но о ней многого сказать не приходится: это почти бесплодная пустыня, частью глинисто-песчаная, частью каменистая, сохранившая лишь в немногих местах остатки прежней культуры. По-видимому, она бедна даже грунтовой водой, а о проточной и говорить нечего: ключевые ручьи, которые мы пересекли зимой по дороге из Джигды в Токучи, сюда не доходят, очевидно, без остатка просачиваясь в ее песчанистую рыхлую почву. Только на третьем километре от Токучи мы прошли, по-видимому, ключевой лог, густо поросший травами и кустарником, среди которого я заметил и розу пустыни – Rosa elasmacantha Trautv.
Здесь сходились дороги: магистраль вела в Турачи, вправо отходила дорога на селения Деваджин (Де-ва-цзин) и Джигду, влево – на селения Чокагу и Чиктым.
Селение Чокагу находится в преддверии к пустыне, которую китайцы в древности называли Бо-лун-дуй, позднее же – Фан-гоби (Fong-gobi) или Ветреной гоби[263]. Это – «долина бесов» Ван Янь-дэ, о которой я имел уже случай говорить выше, С тех пор завеса, скрывавшая ее от взоров европейцев, была сорвана экспедицией В. И. Роборовского, который и дал нам довольно подробное ее описание[264].
Пройдя описанной степью километров двадцать, мы вышли к селению Турачи, также Сы-пу-ли, или Сань-дао-лин, лежащему почти на границе хамийских владений; далее на запад уже залегает пустыня, благодаря которой пункт этот и превратился в обычное место остановки обозов и караванов, следующих из Хами в Джунгарию или Турфан. Движение здесь большое, и, как говорят, содержатели местных таней делают недурные дела. Мы выбрали тань, в котором было меньше народу, но и тут еле добились отдельного помещения. Впрочем, такое стечение проезжающих – явление обычное только осенью, в другие же месяцы, а особенно летом, тани пустуют нередко по суткам и более.
Абсолютная высота Турачи оказалась равной 3386 футам (1032 м) – цифре несколько неожиданной, так как подъем равнины не казался нам вовсе крутым. Согласно Футтереру, высота этого селения даже больше, а именно равняется 3608 футам (1106 м)[265].
