А мы дали друг другу клятву в таких случаях пристреливать друг друга… но пока этого еще не совершали — это было уже позже…
Стащили всех несчастных ниже и, устроив между скал, сами быстрым шагом пошли к покинутому нами недавно кишлаку, благо дорога спускалась. Шли мы очень быстро, но все же времени потратили много, пока не стал виден кишлак. Наступала ночь. К нам подходят неожиданно несколько каких‑то теней, вышедших из‑за скал. Смотрим, таджики из кишлака Гаудан–Сай пришли, увидев нас, предупредить, что в их кишлаке отряд большевиков, поев, лег спать. Указали, где стоят часовые. Большевики, конечно, нас не ждали, т. к. предполагали, что мы уже перевалили «перевал» и ушли в Фергану.
Часовые после сытного ужина дремали. Мы им и пикнуть не дали. Затем бросились в кишлак. Часть большевиков проснулась — начался ночной рукопашный бой. Действовали и приклады.
Мы быстро совладали с полусонными людьми, наскочив на них, как черти, и… к нашему великому стыду, не оставили ни одного живого… Да простит нас Аллах!!!
В этом бою был убит поручик Иванов. Спокойно отдохнув, поели, выждали, пока погода уляжется, т. к. часто шел снег. Снегу в горах навалило ужасно много.
С обновленными силами и энергией двинулись на перевал. На пути у ручья, где растут деревья и где мы жарили кабанье мясо (между прочим, многие, наевшись этого «шашлыку», серьезно заболели), решили отдохнуть хорошенько.
Сидим у костра, докуриваем остатки табака, поджариваем хлеб и подогреваем жареное мясо, захваченное из кишлака… Смотрим, к нам от перевала идут пять человек мусульман… мы обомлели и глазам своим не верим. Впереди шагает мусульманин прямо геркулес, красавец мужчина, с широкими плечами и грудью — просто Самсон… Подошли к нам, подсели к костру, закурили нашего табаку и повели разговор, полный азиатской дипломатии.
Их интересовало, куда мы идем? Кто мы такие и зачем идем? Но это не сразу спросили, а сперва разговор был просто, как говорит мудрая мусульманская поговорка: «Язык человеку дан для того, чтобы скрывать его мысли». Но когда в конце концов они узнали, что мы не большевики, а «Николай–Адам», что в переводе означает «Царские люди», то переглянулись и богатырь (имя которого записано на скрижалях партизан), Нурмаш, заявил: «А нас Медамин–Бек прислал вам навстречу, чтобы провести через перевал. Он услышал, что вы в горах бьетесь с большевиками, вот и послал нас. Медамин–Бек вас ждет с нетерпением в Фергане».
Как громом пораженные остались мы сидеть, не веря своим ушам. Вот откуда Матерь Божия прислала нам избавление.
А все потому, что, заняв в Ташкенте тюрьму, младшему Стайновскому выпало на счастье выпустить среди других осужденных и Медамин–Бека. Он ушел в Фергану, поднял там снова восстание и стал национальным героем! И вот теперь нас ждет.
Новая энергия окрылила наши исстрадавшиеся души. Ко всем несчастьям мы, поспав в тепле на кошмах в кишлаках, набрались насекомых, и они нас буквально поедали. От зуда хоть догола раздевайся, что мы и проделывали на солнце. Так вот Чечелев, не оправившийся еще от своей простуды после купания в студеной реке, еще сильнее простудился и стал терять временами сознание. Ну и намучились же мы с ним. Но, при такой удачной вести, не хотели его бросать и волокли на арканах по снегу за собой, устроив род салазок. Подойдя к месту, где оставили больных… нашли их замерзшими… Да это было, пожалуй, лучше. По крайней мере, не нужно их пристреливать или оставлять на расправу большевикам.
Еще раньше началась у многих цинга, т. к. воды не было, ели снег и плохо питались…
Снег теперь был местами глубокий — чуть не пол–аршина, а ближе к перевалу стал доходить до колена. Продвигаться было безумно трудно. Приходилось по очереди протаптывать тропинку. Идти было куда труднее, чем во время первой нашей попытки перейти перевал. Стояла чудная погода, без малейшего ветерка, но с ослепительным солнцем. Белизна снега на солнце слепила.
У меня была случайно приобретенная в одном из кишлаков синего бархата шапка, отороченная по борту черным с белым налетом, китайской лисицы, мехом. Это меня и спасло. Опустишь на глаза шапку, мех тебя и спасает от лучей солнечных. А вот другим досталось, кто просто в папахах шли. Ослепли многие. Кто на неделю, кто на две, кто и на месяц. Нурмаш, наш проводник, три месяца ходил с поводырем.
Сперва протаптывали снег Нурмаш и его помощники, т. к. надо было просто иметь особое чутье, чтобы находить под снегом тропу. Затем стали мы протаптывать по очереди, под указанием Нурмаша. Это была мука, подниматься все время в гору, да еще протаптывать снег. Все выбились из сил.
Настала снова моя очередь идти первому. Брел я, брел, барахтаясь в снегу, наконец изнемог и повалился на снег. Чувствую, что дальше не могу идти. Нет сил, да и только. Было уже собрался стреляться. Кричу назад по цепи: «Ложитесь и отдыхайте». Все охотно ложатся. Нурмаш тревожно поглядывает на перевал — верно, думает, успеем ли мы до метели и обвалов проскочить. Лежу я и в отчаянии начинаю молиться: «Матерь Божия, не оставь, дай мне силы подняться и дальше идти!» Поднимаю глаза на перевал, который уже хорошо виден (нам Нурмаш объяснил, где две скалы стоят — слева высокая а справа пониже). И… вижу мираж: на высокой скале, весь в солнечных лучах, стоит ангел с мечом в руке, с венком терновым на голове. Меч его блестит на солнце, и им он меня манит…
У меня вдруг возвращаются силы и энергия, я встаю и другим командую «Встать!» и иду дальше. Меня сменяют, и вот мы добрались до двух скал. Видение, конечно, давно уже исчезло, но прилив сил во мне сохранился. Площадка. Но где перевал?! Делаем еще сотню шагов и… из наших грудей вырываются стон, а затем «Ура!»… Какой восторг нами овладевает… Перед нами начинается пологий спуск… и ведет он в Фергану, т. е., вернее, мы уже в Фергане. Многие, даже сильные духом, зарыдали от волнения, и слез этих было не стыдно.
Тут же дал слово себе, если вернусь в Туркестан и буду иметь возможность, то непременно поставлю статую ангела с мечом на той скале, где его видел.
Мы прямо скатились вниз, а не сошли, и оказалось, очень быстро дошли до первого кишлака. Нурмаш и его спутники ослепли, и им было не до нас. Теперь мы их вели. У одной из юрт остановились и заказали барана. Хитрый хозяин–ферганец привел нам огромного барана — сразу видно, очень старого, и заломил с нас цену, кажется, пятнадцать рублей, тогда как и молодой‑то баран стоил на царские деньги два рубля или три. Согласились. Он уже хотел резать барана, чтобы приготовить плов… в это время прискакал молодой ферганец на взмыленной лошади, соскочил и что‑то забормотал быстро. Хозяин его внимательно слушал. Грамолин мне тихо переводит: «Это его Меда–мин–Бек прислал, приказывает нам оказывать всякое гостеприимство и с нас ничего не брать, а давать все лучшее. Он сам за все рассчитается позже…»
