Войска Красной Армии пересекли границу Польши 17 сентября 1939 г. Объявляя об этом по радио, Молотов заявил, что польско-германская война обнаружила банкротство польского государства. Учитывая эти обстоятельства, сказал Молотов, советские вооруженные силы были введены в страну, чтобы предоставить помощь и защиту проживающим на территории Польши украинцам и белорусам. Эта патриотическая идея была подхвачена советскими газетами, которые писали об угнетении польским правительством украинцев и белорусов и о том, каким ликованием люди встречали красноармейцев17.
Польские территории, оккупированные Красной Армией – главным образом, области, которые отходили к сфере интересов Сталина по советско-германскому соглашению, – были по сути западными территориями Украины и Белоруссии. Они располагались к востоку от так называемой линии Керзона (границы между Россией и Польшей, проведенной по этнографическому принципу комиссией Парижской мирной конференции 1919 г. и названной в честь ее председателя, министра иностранных дел Великобритании). Целью комиссии было создать основу для перемирия в только что начавшейся русско-польской войне. Однако окончательная граница была определена с учетом военных успехов Польши в войне: в соответствии с Рижским соглашением, подписанным в марте 1921 г., СССР отдал Польше Западную Украину и Западную Белоруссию. Однако Советы так и не смирились с утратой этих территорий, на которых поляки были меньшинством. На дипломатическом уровне территориальные разногласия между двумя государствами не проявлялись, но все же сказывались на их отношениях – особенно в 1930-е гг., при Сталине, когда в России началась более активная пропаганда патриотизма. Москву непрестанно беспокоило то, что украинцев и белорусов, живущих в Польше, могут использовать для ведения подрывной деятельности среди их соотечественников, живущих в СССР. В 1938 г. нацистские пропагандисты совместно с украинскими националистами действительно начали кампанию в прессе и средствах пропаганды за воссоединение и независимость Украины. Таким образом, советское вторжение в Восточную Польшу было воплощением своеобразной националистской логики и одновременно имело очевидное объяснение с точки зрения геополитики: подразумевалось, что ввод Красной Армии на территорию страны официально зафиксирует сдвиг советской линии обороны на запад и установит четкую границу экспансии Германии на восток.
Единственным, кто приветствовал ввод советских войск в Польшу, был Черчилль: он долгое время был не у дел и лишь недавно вернулся в состав правительства в должности военно-морского министра. В широко известном радиообращении от 1 октября 1939 г. он утверждал: «Россия проводит холодную политику собственных интересов. Мы бы предпочли, чтобы русские армии стояли на своих нынешних позициях как друзья и союзники Польши, а не как захватчики. Но для защиты России от нацистской угрозы явно необходимо, чтобы русские армии стояли на этой линии».
Дальше Черчилль успокаивал слушателей: «Я не могу вам предсказать, каковы будут действия России. Это такая загадка, которую чрезвычайно трудно разгадать, однако ключ к ней имеется. Этим ключом являются национальные интересы России. Учитывая соображения безопасности, Россия не может быть заинтересована в том, чтобы Германия обосновалась на берегах Черного моря или чтобы она оккупировала Балканские страны и покорила славянские народы Юго-Восточной Европы. Это противоречило бы исторически сложившимся жизненным интересам России»18.
Черчилль был прав. Русский национальный интерес действительно был одним из ключей к внешней политике Сталина; вторым ключом была коммунистическая идеология. В обращении Сталина к Димитрову 7 сентября было достаточно много высоких слов, целью которых было оправдать отход Коминтерна от политики борьбы с нацизмом, однако в значительной мере оно выражало истинные чувства Сталина. Расчет Сталина относительно советско-германского пакта был основан на идеалистическом представлении о неизбежности кризиса капитализма и начала империалистических войн. На протяжении 1920–1930-х гг. Сталин предупреждал, что если бы империалисты попытались разрешить свои внутренние конфликты, объявив войну Советскому Союзу, это привело бы их к краху: они столкнулись бы с восстанием рабочего класса и революциями в собственных странах. Однако Сталин слишком реалистично смотрел на вещи, чтобы строить безопасность СССР на надеждах на революцию за границей. Он знал из опыта, что революционное движение в прогрессивных капиталистических странах очень слабо и на него нельзя положиться. Именно поэтому политические указания Сталина Димитрову после начала войны были консервативными и осторожными. На встрече с Димитровым 25 октября 1939 г. Сталин заметил, что «во время первой империалистической войны большевики переоценили ситуацию. Мы все забегали вперед и делали ошибки… теперь не нужно копировать позиции, которые тогда занимали большевики… Нужно также помнить, что сейчас ситуация другая: в то время не было коммунистов у власти. Теперь есть Советский Союз!» 7 ноября Сталин сказал Димитрову: «Я думаю, что лозунг о превращении империалистической войны в гражданскую (во время первой империалистической войны) подходил только для России… Для европейских стран этот лозунг не подходит…»19
Мысль Сталина о том, что главное различие между Первой и Второй мировыми войнами заключалось в существовании Советского Союза, не нуждалась для Димитрова в пояснении: он, как и все коммунисты того времени, был приучен верить, что его первейшим долгом было действовать в защиту СССР – тем более в военное время, когда само существование социалистического государства поставлено под угрозу. В 1939 г. Сталину нужно было от его сторонников-коммунистов не начало революционной войны, а политическая кампания за мир – в том числе он хотел, чтобы они поддержали просьбы Гитлера к Великобритании и Франции положить конец конфликту вокруг Польши.
Советско-германская «мирная инициатива» началась после второго круга переговоров Сталина и Риббентропа 27–28 сентября. Риббентроп прилетел в Москву, чтобы обсудить советские предложения об изменении советско-германской границы, проходящей по территории оккупированной Польши. Сталин сказал Риббентропу, что советско-германский раздел Польши должен по мере возможности проходить по этническим границам. В этом случае польские территории могли быть в дальнейшем переданы из советской в германскую сферу влияния; в обмен на это предполагалось передать Литву в советскую сферу влияния в Прибалтике. Предлагая такой обмен Риббентропу, Сталин подчеркнул, что проведение демаркационной линии, отделяющей этническую Польшу от граничащих с СССР районов, населенных преимущественно не-поляками, помогло бы предотвратить в будущем возникновение националистских движений за объединение Польши20. Результатом этих дискуссий стал новый советско-германский пакт под названием «Советско-германский договор о дружбе и границах», подписанный 28 сентября 1939 г. В нем оговаривалась новая граница раздела Польши, а кроме того (секретным протоколом) Литва отходила к сфере интересов СССР21. В тот же день Советский Союз и Германия выпустили совместное заявление, в котором говорилось, что теперь, когда Польша ликвидирована как государство, война в Европе должна быть закончена22. После этого Гитлер призвал к достижению мира путем переговоров, и этот призыв повторил Молотов в своем обращении к Верховному Совету в конце октября 1939 г. В этой речи он обвинял в продолжении войны Великобританию и Францию, утверждая, что их мотивом была защита колоний и продолжающаяся межимпериалистическая борьба за мировое господство23.
