Вернувшись домой, я прохожу мимо родительской спальни. У папы, должно быть, опять мигрень. Во всяком случае, я думаю, что у него мигрень, потому что он тихо плачет, но я не знаю, как его успокоить.
В сентябре 1962 года начинается моя учеба в гимназии св. Катберта в Ньюкасле. Каждый день я выхожу из дома в восемь, чтобы успеть на пригородную электричку, которая довозит меня до городского вокзала. Там я сажусь на 34-й автобус, и он везет меня вверх по Вестгейт-роуд к зданию школы, расположенному в западной части Ньюкасла. Поездка на автобусе составляет большую часть пути. Со стороны дороги главное здание школы кажется мрачным и зловещим, как первый кадр фильма ужасов. Взгляд притягивают угрожающе темные углубления окон в громоздящейся чернеющей массе готической каменной кладки. По сторонам главного здания расположены учебные флигеля, чья архитектура грубовато вторит внешнему виду центрального строения, как будто все части здания заражены одной и той же ужасной болезнью. Здесь я проведу семь лет моей юности, и первый школьный день никак не назовешь многообещающим.
Мама провожает меня до самых ворот школы. Дело не в том, что она беспокоится за меня — я давно привык повсюду ездить один. Просто ей любопытно посмотреть на мою новую школу. Мама не права в том, что едет со мной. Не права она и в том, что заставила меня надеть шорты и нелепую школьную фуражку. Я злюсь на нее всю дорогу до Ньюкасла в электричке, и еще больше — в 34-м автобусе, где все, кроме моей мамы, одеты в пурпурно-красные пиджаки и полосатые галстуки — униформу моей новой школы. Как и большинство моих сверстников, я уже усвоил те неписаные правила нашего общества, которые заставляют мальчика избегать и стыдиться общества своей матери, считая такое поведение истинно мужским. Мужчина не должен держаться за материнскую юбку: последствия излишней привязанности к матери могут быть весьма плачевными для созревающей мужественности. Вот почему я уставился в окно, всеми силами стараясь изобразить, что не имею никакого отношения к привлекательной женщине со светлыми волосами, которая стоит слева от меня, норовит оплатить мой проезд и непрерывно со мной разговаривает.
Тем временем автобус подъезжает к пабу «Лиса и гончие». Здесь мы выходим и направляемся к воротам школы. Я вне себя от ярости. Я пытаюсь создать дистанцию между собой и мамой, поэтому убыстряю шаг, надеясь, что никто не заметит мою спутницу. Тем не менее мне не удается отделаться от мамы до самых ворот школы, где она наконец теряет терпение. Мы оба явно угнетены мрачным видом учреждения, которое высится перед нами, но это все-таки дает мне возможность смешаться с толпой учеников. При этом гораздо охотнее я отправился бы с мамой обратно в Уоллсенд! Однако я не оглядываюсь, и ей, должно быть, обидно вот так одной стоять у ворот, не услышав от меня даже обычного «пока». Грустной и одинокой показалась ей, наверное, длинная дорога домой.
Мамино сопровождение в первый школьный день оказывается на поверку ничтожнейшей из школьных неприятностей. Я по-прежнему на две головы выше всех своих одноклассников, и даже второкурсники ниже меня. Я выгляжу третьекурсником, и мои шорты придают мне крайне нелепый вид. Целыми неделями я буду страдать от насмешек, особенно со стороны старших мальчиков, которые видят во мне какого-то второгодника-неандертальца, оскорбление их собственной мужественности. Я страшно злюсь на то, что мне дали прозвище Ларч, по имени печального великана-дворецкого из «Семейки Адамсов».
Все-таки мне как-то удается с помощью юмора и дипломатии избежать необходимости выбивать дурь из этих идиотов и в то же время не подставляться самому. Только с наступлением зимы мама раскошелилась на длинные серые фланелевые брюки для меня. Я был благодарен ей и почувствовал огромное облегчение. Однако к этому времени мне уже удалось потихоньку приспособиться к этому странному, ни на что не похожему месту.
В гимназии учатся более двух тысяч мальчиков из самых разных мест: сюда поступают ребята даже с самого севера, с пограничных холмов. В социальном составе учеников — тоже большой разброс: здесь есть все — от детей из богатых семей до ребят из рабочего класса. Сыновья представителей католического духовенства, юристов, учителей и врачей учатся вместе с сыновьями шахтеров, рабочих судостроительного завода — и сыном молочника. Некоторые из моих новых одноклассников живут в Даррас-Холле, богатом районе на северо-западе Ньюкасла. Иногда по выходным меня будут приглашать в особняки, окруженные ухоженными садами, где можно увидеть гаражи на две машины, холодильные комнаты, картины, книги и стереосистемы — все эти атрибуты расцветающего среднего класса. Но хотя перемещение из подворотен моего детства на лужайки загородных домов, возможно, было вдохновляющей метафорой тех возможностей, которые может дать мне образование, все же у этого перемещения был и обратный эффект. Я стал чувствовать некоторую неловкость и отчуждение, я ощущал собственную изолированность и обиду, как по отношению к той среде, из которой я произошел, так и по отношению к той жизни, к которой должен был стремиться.
Гимназией св. Катберта управляет группа священников. Директор гимназии, преподобный Кэнон Кессиди, — самый грозный и страшный из людей, когда-либо облачавшихся в черную сутану. Лысая голова, широкие черные брови, нависающие над темными, непроницаемыми глазами, впалые мертвенно-бледные щеки — все это придает его лицу постоянное, по-театральному преувеличенное выражение гнева, как будто он играет главного злодея в опере. Все ученики гимназии до смерти боятся его. У меня нет ни малейшего сомнения, что, в сущности, это хороший, порядочный человек, который от всего сердца желает нам только добра, но вся гимназия парализована ужасом перед его манерой себя вести и той суровой, непререкаемой дисциплиной, которую он установил. Заместитель директора — преподобный отец Уолш. Отец Уолш, насколько мне известно, не преподает, и единственной его обязанностью в гимназии является, судя по всему, порка несчастных мальчиков, которых отправляют в его кабинет за такие мелкие проступки, как опоздание, неаккуратное обращение с учебниками и — в редких случаях — дерзость, сквернословие, курение или драка. Однажды мной будет установлен своеобразный рекорд: я выдержу сорок два удара палкой по мягкому месту. Эти удары мне нанесут в семь мучительных приемов, и никогда в жизни я не поверю, что заслужил это своим поведением. Мне кажется, все эти неприятности обрушились на меня только из-за того, что я оказался в неподходящем месте в неподходящее время с неподходящими друзьями и неподходящим выражением на лице. «Шестеро лучших» — изящный эвфемизм, выдуманный для обозначения этой изощренной пытки. Обычно все начинается с того, что после обеда тебя отправляют в главное здание. Войдя в школьную часовню, следует повернуть налево. Внутри часовни сохраняется запах благовоний, оставшийся от церемонии благословения, которая бывает по средам. Этот запах сообщает воздуху в коридоре, который ведет из часовни, совершенно особый аромат — священный аромат ритуального жертвоприношения. Как правило, у дверей офиса ожидает своей участи не одна, а несколько жертв. Начинаются дневные занятия, и школа погружается в зловещую тишину — только часы в приемной медленно тикают. Мы ждем, как приговоренные, не смея произнести ни слова. В полной неизвестности мы продолжаем ждать, и по предыдущему опыту я знаю, что это нарочно устроенное психологическое издевательство. Мысленно я переношусь в воображаемое будущее, когда пройдут годы и я стану взрослым и независимым. Вероятно, я буду с приятной ностальгией вспоминать это и подобные ему переживания. «Когда-нибудь все это не будет казаться таким ужасным», — говорю я сам себе, и надо сказать, что этот трюк срабатывал в целом ряде тяжелых ситуаций, но лишь до определенной степени. Школьные часы продолжают тикать, и скрипучая дверь кабинета открывается. Иногда меня зовут первым, иногда я оказываюсь в середине списка, а иногда — в конце. Наверное, лучше идти первым, чтобы поскорее отделаться, но, с другой стороны, если повременить, то всегда остается шанс, что доброго отца позовут к телефону, и он отменит всю экзекуцию. Вдруг окажется, например, что у него только что умерла матушка или внезапное землетрясение сотрясет всю школу до основания? Я воображаю, как в этом случае я спасу отца Уолша из-под руин его собственного кабинета.
