Около полудня к нам на Никитскую в книжную лавку прибежали Шершеневич и Кусиков.
Глаза у них были вытаращены и лица белы. Кусиков спросил, медленно ворочая одеревеневшим языком:
– Ввы… еще… торгуете?.. Есенин забеспокоился:
– А вы?
– Нас… уже!
– Что уже?..
– Запечатали… на мобилизацию… и…
Кусиков холодными пальцами вынул из кармана и протянул нам узенькую повестку.
Есенин прочел грозный штамп.
– Толя, пойдем… погуляем… И потянулся к шляпе.
В этот момент перед зеркальным стеклом магазина остановился черный крытый автомобиль. Из него выскочило два человека в кожаных куртках.
Есенин отложил шляпу. Спасительное «погулять» слишком поздно пришло ему в голову. Люди в черной коже вошли в магазин. А через несколько минут Есенин, Шершеневич, Кусиков и я были в МЧК.
Следователь, силясь проглотить смешок, вел допрос.
Есенин говорил:
– Отец родной, я же с большевиками… я же с Октябрьской революцией… Читали мое:
Мать моя родина,
Я большевик.
А он, – и тыкал в меня пальцем, – про вас писал… красный террор воспел:
В этой черепов груде
Наша красная месть!
Шершеневич мягко касался есенинского плеча:
– Подожди, Сережа, подожди… Товарищ следователь, к сожалению, в последние месяцы от русской литературы пошел запашок буниновщины и мережковщины…
– Отец родной, это он верно говорит… завоняла… смердеть начала…
Из-под вечного золотого следовательского пера ползли суровые и сердитые буквы, а палец, которым чесал он свою макушку, ероша на ней белобрысый пух, был непростительно добродушен и несерьезен для такого учреждения.
– Подпишитесь здесь.
Мы молча поставили свои имена.
И через час – на радостях угощали Шершеневича и Кусикова у себя на Богословском молодым кахетинским.
Есенин напевал:
Все, что было,
Чем сердце ныло…
А назавтра, согласно данному следователю обязательству, явились на Театральную площадь отменять мобилизацию.
Черноволосые девушки не хотели расходиться, требуя «стихов», курчавые юноши – «речей».
Мы таинственно разводили руками. Отряд в десять всадников конной милиции переполнил нас гордостью.
Есенин шепнул мне на ухо:
– Мы вроде Марата… против него тоже, когда он про министра Неккера написал, двадцать тысяч конницы выставили.
Почем-Соль уезжал в Крым. Дела наши сложились так, что одному необходимо было остаться в Москве. Тянем жребий. На мою долю выпадает поездка. Уславливаемся, что следующая отлучка за Есениным.
Возвращаюсь через месяц. Есенин читает первую главу «Пугачева»:
Ох, как устал и как болит нога!..
Ржет дорога в жуткое пространство…
С первых строк чувствую в слове кровь и мясо. Вдавив в землю ступни и пятки, крепко стоит стих.
Я привез первое действие «Заговора дураков».
Отправляемся распить бутылочку за возвращение и за начало драматических поэм. С нами Почем-Соль.
На Никитском бульваре в красном каменном доме на седьмом этаже у Зои Петровны Шатовой найдешь не только что николаевскую «белую головку», перцовки и зубровки Петра Смирнова, но и старое бургундское и черный английский ром.
Легко взбегаем на нескончаемую лестницу. Звоним условленные три звонка. Отворяется дверь. Смотрю: Есенин пятится.
– Пожалуйста!.. Пожалуйста!.. Входите… входите… и вы… и вы… А теперь попрошу документы!.. – очень вежливо говорит человек при нагане.
Везет нам последнее время на эти приятные встречи. В коридоре сидят с винтовками красноармейцы. Агенты производят обыск.
– Я поэт Есенин!
– Я поэт Мариенгоф!
– Очень приятно.
– Разрешите уйти…
– К сожалению… Делать нечего – остаемся.
– А пообедать разрешите?
– Сделайте милость… Здесь и выпивочка найдется… Не правда ли, Зоя Петровна?..
Зоя Петровна пытается растянуть губы в угодливую улыбку. А растягиваются они в жалкую, испуганную гримасу.
Почем-Соль дергает скулами, теребит бородавку и разворачивает один за другим мандаты, каждый величиной с полотняную наволочку.
На креслах, на диване, на стульях – шатовские посетители, лишенные аппетита и разговорчивости.
В час ночи на двух грузовых автомобилях мы, компанией человек в шестьдесят, отправляемся на Лубянку.
Есенин деловито и строго нагрузил себя, меня и Почем-Соль подушками от Зои Петровны, одеялами, головками сыра, гусями, курами, свиными корейками и телячьей ножкой.
В «предварилке» та же деловитость и распорядительность. Наши нары, устланные бархатистыми одеялами, имеют уютный вид.
Неожиданно исчезает одна подушка.
Есенин кричит на всю камеру:
– Если через десять минут подушка не будет на моей наре, потребую общего обыска… Слышите… вы… граждане… черт вас возьми!
И подушка возвращается таинственным образом. Ордер на наше освобождение был подписан на третий день.
Есенин уехал с Почем-Солью в Бухару. Штат нашего друга пополнился еще одним комическим персонажем – инженером Левой.
Лева на коротеньких кривых ножках, покрыт большой головой с плешью, розовой, как пятка у девушки. Глаза у него грустные, и весь он грустный, как аптечная склянка.
Лева любит поговорить об острых, жирных и сдобных яствах, а у самого катар желудка и ест одни каши, которые сам же варит на маленьком собственном примусе в собственной медной кастрюле.
От Минска и до Читы, от Батуми и до Самарканда нет такого местечка, в котором бы у Левы не нашлось родственника.
Этим он и завоевал сердце Почем-Соли.
Есенин говорит:
– Хороший человек! С ним не пропадешь – на колу у турка встретит троюродную тетю.
Перед отъездом Почем-Соль поставил Леве условие:
– Хочешь в моем штате состоять и в Туркестан ехать – купи себе инженерную фуражку. Без бархатного околыша ка кой дурак поверит, что ты политехникум окончил?
Лева скуп до наивности, и такая трата ввергает его в пропасти уныния.
Есенин уговаривает Почем-Соль:
– Все равно никто не поверит.
Лева бурчит:
– Пгистал ко мне с фугажкой, как лавговый лист к заднице.
Есенин поправляет:
– Не лавровый, Лева, а банный – березовый.
– Безгазлично… Я ему, дугаку, говогю… Тут фугашка пагшивая, а там тги пуда муки за эти деньги купишь.
Почем-Соль сердится:
– Ничего вы не понимаете! Мне для красоты инженер нужен… Чтоб из окошка вагона выглядывал.
– Так ты инженерскую фуражку на проводника и надень. У Почем-Соли скулы бьют чечетку.
Лева безнадежно машет рукой:
– Чегт с тобой… пойду завтга на Сухагевку.
Денег наскребли Есенину на поездку маловато. Советуемся с Левой – как бы увеличить капитал.
