Ну а что ж с нашим Фаустом? Приобретший свободу, помыкавшийся на воле, где ни радиолампы нужной не найти, ни четкого задания полезного не получить, он стал тяготиться свободой в пользу «осознанной необходимости» и, наконец... вновь оказался перед дверью мефистофелева ведомства: «Пустите, пожалуйста, обратно!» Ах, Лев Сергеевич, ну что же Вы так? Или, может быть, там, за забором Вы чувствовали себя в большей безопасности, чем на свободе?..
— А где Вы пребывали, если не секрет, после освобождения, после того, как вернулись к ним, уже вольнонаемным? Как назывались организации, где Вы работали до окончательного «выхода в свет»?
— Названий не помню. У меня есть где-то несколько почетных грамот, там написано. Какие-то «почтовые ящики»...
«Империя зла», полюбишь и козла, или ода ВПК
Помнится, в вечерних кулуарах на какой-то из первых всесоюзных конференций «Свет и музыка», на которой присутствовал и Термен, — это было лет 15–20 назад, я выступил с потешным импровизированным докладом: «Роль военно-промышленного комплекса (ВПК) в развитии авангардных форм искусства в СССР». Доклад начинался так: «Влияние НТР сказывается не только на БТР, но и на тех формах искусства, которые используют новейшие технологии...» Слушатели тихонько посмеивались в кулачок. Но призадумались, — ведь на самом деле, почти все, кто занимался тогда кинетическим искусством, электронной музыкой, видео-артом, светомузыкой, лазериумами, компьютерной графикой, световой архитектурой, голографией, хоть каким-то боком, но были связаны с «почтовыми ящиками», пусть и не такими суровыми, как у Льва Сергеевича Термена.
Молодежи, наверно, уже неизвестно, поэтому хочу напомнить, что на командно-административном жаргоне, на советском новоязе за словом «почтовый ящик» скрывались закрытые предприятия ВПК. На самом заводе — нет никакой вывески, а в деловой переписке указывается: п/я № такой-то. Как в армии: в/ч (воинская часть) № 12345. Это чтоб никто не догадался, чтобы шпионов запутать.
Говорят, маршалы Клим Ворошилов и Семен Буденный лично выпестовали художественную студию кавалерийской живописи им. М.Б.Грекова, Сталин покровительствовал важнейшему из искусств — кино, вся партийная верхушка всегда была без ума от балета (особенно от кордебалета). Но все это — типичные дворцовые штучки, общие для эпохи Борджиа и для эпохи Брежнева.
С нашим «светяще-звучащим» авангардом было иначе. Один зарубежный эстетик как-то сказал: «Наряду с тяжелой и легкой индустрией существует и сверхлегкая — это та, что используется кино, телевидением, электронной музыкой и другими новыми искусствами». Сверхлегкая, конечно, это верно, но для всех наших экспериментов она не очень-то уж простая: электроника, оптика, лазеры, компьютеры. А мечтали мы еще и об использовании плазмы, о поющих искусственных солнцах, об управляемом северном сиянии!.. А где еще можно было достать для всего этого нужную технику, как не в «почтовом ящике»?
Связь разных форм «Gesamtkunstwerk» с потенциалом ВПК была в те годы, конечно, неимоверная, — доходило до абсурда. Так, в брежневские времена[59] буквально как эпидемия распространилась во многих городах страны мода на так называемые «поющие фонтаны» — символ всеобщего благополучия и глубокого удовлетворения. На самом деле, красивое зрелище — высоченные струи светятся, танцуют под музыку, управляемые электроникой и гидравликой. Сейчас, после того как руководители нашей государственной безопасности разделись догола и раздарили американцам все свои секретики, могу раскрыть одну «страшную тайну»: по используемой в этих фонтанах аппаратуре ЦРУ легко могло раскрыть тогда военно-промышленный ассортимент любого советского города. Дело в том, что серийной аппаратуры для таких фонтанов у нас не было и нет, а отцы города ориентировались обычно на любые подручные средства. Приезжаешь в «фонтанный» город и видишь наметанным взглядом: ага, световые фары от танка Т-72, гидравлическая система от ракеты СС-20, а кольцевой магнитофон — из «черного ящика» истребителя МИГ-25. Слава Богу, цээрушники не догадывались тогда, быть бы большой беде...
Смех смехом, но уже ясно, наверно, почему приходилось всем нам влезать в «допуска», в справки секретности, обрекая себя на «исключение контактов с иностранными гражданами». То есть — ни письма не написать «туда», ни тем более — поехать. Так и скапливались безответные приглашения на разные там Биеннале и Квадриеннале. Но, как один нынешний острослов заметил: «„Империя зла“, полюбишь и козла» [60].
Ради дела, ради «искусства космического века» приходилось мириться.
Тем более, все эти наши электронно-компьютерные инструменты довольно дорогие, а кто у нас в стране в те времена был богатеньким? КПСС и примкнувший к ним ВПК. Партии и правительству хватало Вучетича и Налбандяна. Вот и приходилось нам притуливаться к ВПК. И не следует думать, что мы просто дурили им головы с седым ежиком. Ведь в изящных искусствах понимают толк не только штатские. А военные — это те же люди, только в форме и ходят строем. Сколько там людей было с невостребованным художественным талантом — одному Богу известно. На наших конференциях, например, был «открыт» В. Черноволенко, бывший руководитель крупного оборонного предприятия ВПК в Москве. К концу жизни, уже на пенсии, вдруг поразил всех живописными картинами — фантастическими, как у Чюрлениса.
Если без всяких шуток, если продолжать всерьез, ВПК концентрировал тогда интеллектуальную элиту страны, и она, эта элита, по мере своих возможностей, старалась поддерживать любые художественные новации, вероятно, мучаясь неосознанным желанием вернуть свой долг обездоленной «гражданке». Впрочем, это относится ко всем «физикам», не только из «оборонки» (хотя кто с ней тогда не был связан?). В то время, как сами официальные «лирики», то бишь штатные искусствоведы, если и обращали внимание на авангард, то в основном лишь как на повод заработать себе на хлеб в жанре разнузданной критики.
Так или иначе, первая официальная лаборатория светомузыки, руководимая инженером Константином Леонтьевым, была создана в конце 50-х гг. в закрытом Институте автоматики и телемеханики АН СССР. Пионер «кибернетической музыки» Рудольф Зарипов, кстати, наш земляк, уроженец Казани, тоже не избежал работы на «почтовом ящике»... Первые художественные голограммы были сделаны в стенах Государственного оптического института в Ленинграде, — попробовали бы вы попасть туда без справки секретности! Там же, напомним, наперекор институтским планам, начались первые в СССР эксперименты с лазерно-компьютерной мультипликацией. Накрепко были связаны с п/я и разработчики электромузыкальных инструментов. Да и недавний еще, первый советский призовой компьютерный фильм на международном фестивале «Ars electronica» новосибирской студии «Альбатрос» тоже сделан не в домашних условиях, а на мощном компьютере, обслуживающем авиационные тренажеры. Многая лета «физикам» из ВПК!..
