«Сотрудничавший в контрразведке Манасевич-Мануйлов как-то сообщил, что Распутин говорил по поводу уехавшего в Могилев царя: "Решено папу больше одного не оставлять, папаша наделал глупостей и поэтому мама едет туда"», — вспоминал генерал Бонч-Бруевич.
Он же, Манасевич-Мануйлов, устроил встречу Бонч-Бруевича с Распутиным, благодаря чему мы имеем свидетельство о нашем герое не только младшего, но и старшего из Бончей.
«…волей-неволей мне пришлось даже воспользоваться сомнительными услугами Манасевича. Это было связано с Распутиным, опасная и вредная деятельность которого занимала меня все больше и больше, — вспоминал генерал. — Несмотря на брезгливость, которую нелегко было побороть, я несколько раз встретился и с Манасевичем-Мануйловым. То, о чем с готовностью профессионального сыщика рассказал мне этот проходимец, еще раз укрепило меня в моих рискованных намерениях. Перед тем как отдать распоряжение об аресте и высылке Распутина, я решил с ним встретиться. Всю свою жизнь я руководствовался простым, но разумным правилом — прежде чем принять ответственное решение, все самому проверить.
Организатором моего свидания с Распутиным явился Манасевич. Местом встречи была выбрана помещавшаяся на Мойке в "проходных" казармах комиссия по расследованию злоупотреблений тыла. <…>
В назначенное время приехал Распутин, и я, наконец, увидел этого странного человека, сделавшего самую фантастическую в мире карьеру. Мое любопытство было до крайности возбуждено, хотелось понять, откуда у неграмотного мужика вдруг взялась такая сила воздействия на царскую семью.
Распутин был в обычном своем одеянии, напоминавшем хориста дешевого цыганского хора: шелковая малинового цвета рубашка, суконная жилетка поверх ее, черные бархатные шаровары, заправленные в лакированные сапоги. На голове у "старца" был котелок, который носили старообрядческие священники, и хотя я допускаю возможность, что по давности что-либо перепутал, мне твердо запомнилось смешное несоответствие между одеждой и головным убором.
Глаза у Распутина были холодные, умные и злые. Холеной своей бородой он явно щеголял и, хотя был почти неграмотен и никак не воспитан, больше играл этакого "серого мужика", нежели им являлся.
Манасевич очень ловко заговорил с ним о наших общих знакомых. Болезненно болтливый при всей своей хитрости, "старец" начал рассказывать о том, где бывает, кого знает, с кем водится. Очень скоро он начал хвастаться влиянием, которым пользуется при дворе, и, словно стараясь мне доказать, что "все может", стал всячески себя возвеличивать.
Беседа наша продолжалась больше часа, и я не обнаружил в Распутине ни гипнотической силы, ни уменья очаровать собеседника. Передо мной был подвыпивший стараниями Манасевича, развязный и неприятный бородач, смахивающий на внезапно разбогатевшего петербургского дворника. Было ему на вид лет пятьдесят, и я одинаково не мог представить себе ни императорского министра, целующего похожую на лапу грубую руку "старца", ни изнеженных придворных дам, прислуживавших ему в бане.
Я спешил в Псков и уехал из Петрограда, не успев принять окончательного решения. В штабе фронта я вскоре получил от Распутина типичную для него записочку и из начертанных на клочке бумаги каракулей узнал, что и я теперь для этого проходимца "милой и дарогой". В неряшливой записке содержалась и какая-то просьба, которой я не исполнил.
Увольнение мое с должности начальника штаба Северного фронта и оставление в распоряжении главнокомандующего лишило меня всякой власти; мне стало не до борьбы с Распутиным. Рассчитывать на помощь нового главнокомандующего я не мог».
Признание о том, что Бонч-Бруевич должен был сначала вести с Распутиным борьбу, а потом ее оставить очень существенно. Сам генерал писал об этих перипетиях и их причинах довольно уклончиво и скупо, и можно понять почему. Как следует из вопроса сенатора Завадского, заданного Штюрмеру, расследование Бонч-Бруевича «клонилось к оправданию Манасевича-Мануйлова»: выдавать своих агентов, какими бы негодяями они ни были, контрразведка не собиралась.
«…дела Рубинштейна и сахарозаводчиков <…> остались проигнорированными им в его воспоминаниях. Информации типа: "контрразведке было известно", что "за назначение Добровольского министром юстиции Распутин получил от привлеченного за спекуляцию банкира Рубинштейна сто тысяч рублей" явно мало. <…> Архивные документы, однако, подтверждают, что Бонч-Бруевич в названном деле играл одну из заглавных ролей», — пишут в своей очень содержательной работе «Генерал Н. С. Батюшин. Портрет в интерьере русской разведки и контрразведки», два современных исследователя И. Васильев и А. Зданович.
Это верное наблюдение: из осторожных (хотя какими еще могли быть воспоминания крупного царского, а впоследствии красного генерала, написанные и опубликованные в СССР?) мемуаров М. Д. Бонч-Бруевича следует лишь то, что он не разделял популярного стремления устранить Распутина физически, а полагал, что с мужиком надо разделаться иным, бескровным и, как генералу казалось, более радикальным способом.
«Я наивно полагал, что если убрать с политической арены Распутина, то накренившийся до предела государственный корабль сможет выпрямиться.
Об этом думали и многие видные государственные деятели старого режима. Наиболее простодушные полагали, что государь по слепой своей доверчивости не видит тех коленец, которые откалывает "святой старец". Достаточно только открыть царю глаза на этого развратника, взяточника и хлыста, и все пойдет по-хорошему. <…>
Я был в это время уже начальником штаба Северного фронта. Сама должность предоставляла мне огромную власть. Я мог, например, самолично выслать в места отдаленные заподозренных в шпионаже лиц, если они действовали в районах, подчиненных фронту.
Поэтому я решил с помощью особо доверенных офицеров контрразведки скрытно арестовать Распутина и отправить в самые отдаленные и глухие места империи, лишив тем самым его всякой связи с высокими покровителями. Несмотря на немолодой уже возраст и большой военный и административный опыт, я полагал, что сумею привести свой план в исполнение, и не понимал того, каким неограниченным влиянием на царствующую чету пользовался Распутин. Только много позже, с головой окунувшись в кипучую работу по созданию Красной Армии и многое перечитав и передумав, я понял, что с распутинщинои могла покончить только революция.
Тогда же, в шестнадцатом году, я, не ограничиваясь тщательным изучением всех имевшихся в контрразведке материалов о Распутине, побывал в находившемся в Царском Селе лазарете Вырубовой, о котором контрразведчики говорили как о конспиративной квартире Распутина. Под видом посещения раненых в госпитале этом бывала и встречалась со "старцем" и сама императрица и ищущие его покровительства сановники».
