Узнав меня получше, они говорят: «Это так похоже на Сьюзен». Как только я понимаю, чего хочу, то всегда протягиваю руки и хватаю это. Ничего не жду. Ни о чем не раздумываю. Просто перестаю болтать и начинаю действовать.
Мне нужен был Джон, и я хотела в Будапешт. Мне было двадцать пять.
Я изучала международные отношения и имела магистерский диплом по журналистике — моей любимой, универсально востребованной профессии.
Наступало время странствий и приключений.
Приехав в Будапешт, мы поняли, что не прогадали.
На дворе стоял 1992 год, только что рухнула Берлинская стена. Город радовался. Повсюду возникали новые компании. Сносили старые памятники. Это походило на Дикий Запад. Все было возможно. Юнцы, продавцы, банкроты и мечтатели — все стекались в Будапешт в поисках шанса.
И конечно, писатели. Пишущей братии я встретила там человек сто, не меньше. Раз я познакомилась с одним выпускником Принстона, который собирался издавать в Будапеште англоязычную газету «Будапешт пост». Не прошло и недели, как я писала для него статьи. А через неполных два месяца меня назначили старшим редактором и я сама наставляла юных коллег-журналистов, направляя их в мир за новостями.
На одной пресс-конференции я задавала вопрос королеве Елизавете. На другой — Борису Ельцину. Я летала с миссией мира в Боснию и писала об урожае роз в Болгарии.
На заседаниях венгерского парламента я видела законодателей с нашей газетой в руках, они читали мои статьи. Двадцатипятилетняя девчонка, не знающая венгерского, берущая интервью с помощью переводчика, я оказывала влияние на взгляды людей, принимающих законы!
А потом у детишек закончились деньжишки. Газета всплыла брюхом кверху. Но у кого-то нашлись какие-то знакомства в «Форбсе», журнале для супербогачей. И наша газета возродилась под названием «Солнце Будапешта». Зарплату мне теперь платили стопками венгерской валюты. Никаких чеков или счетов в банке. Мы с Джоном распихивали пачки денег по книгам в нашей квартире.
Когда у нас были деньги, мы слонялись по городу, ездили по Венгрии и соседним странам (в Турции мы чуть не погибли в автокатастрофе!), посещали оперы и концерты. Зимой, сидя в Будапеште, мы пили в полуденных сумерках домашнее вино.
Когда деньги кончались, мы сидели тихо в ожидании следующей получки. Смеялись, разговаривали, узнавали друг друга. Выживали, как моя газета, изо дня в день сводя концы с концами.
Те дни, те совместные приключения связали нас навсегда. Они стали тем невидимым клеем, который соединил нас на всю жизнь, какая бы легкая или тяжелая она ни была.
Фулбрайтовская стипендия закончилась. После двух лет за границей мы вернулись домой, к американскому изобилию и скуке. Джону не нравилась его работа учителя. Мне не нравилось тянуть лямку простого репортера в «Палм-Бич пост» после двух лет редакторства в Венгрии. Даже наша крошечная квартирка с кондиционером, вставленным в окно столовой, казалась мне огромной и пустой.
И тут, со скоростью и мощью грозы во Флориде, на меня свалилась депрессия. Трах! Бум!
Я не понимала, что мой мозг болен, пока не обнаружила, что похудела на пятнадцать фунтов. Пока от недосыпа крыша у меня не поехала настолько, что одна мысль о постели стала вызывать у меня приступ паники.
В Венгрии все наши органы чувств активно возбуждали новые звуки, виды, вкусы, запахи, ощущения. Даже самые элементарные журналистские задания превращались во что-то притягательное.
Как, например, когда меня отправили освещать восточноевропейский дебют «Чиппендейлов» — американской компании мускулистых мужиков, которые раздевались на сцене до почти несуществующих трусов и делали неприличные жесты в сторону сотен собравшихся молодых женщин. «Повеселимся?» — орали им накачанные дураки. Гробовое молчание было им ответом.
Восторг.
А теперь я чувствовала себя паршиво и все вокруг казалось мне омерзительным. Джон, и сам порядком угнетенный, ничем не мог мне помочь. Мы ругались. На какое-то время я даже ушла жить к сестре. Стефани потащила меня к психиатру.
— Голоса обращаются к вам через телевизор? — спросил он меня.
— У меня депрессия, а не психоз! — ответила я.
Доктор прописал мне антидепрессант. Мне сразу полегчало.
Я твердо верю в то, что мы сами хозяева своего разума. В то, что, когда мы здоровы, можем сами контролировать свое настроение. Но я также верю в то, что каждый из нас — единственный хранитель и попечитель своих мозгов и должен заботиться об их здоровье. Теперь я пользуюсь для этого дыхательными упражнениями, практикую дзен. Живу с радостью…
А тогда мы с Джоном ринулись на поиски новой работы за границей, надеясь наверстать упущенное чудо.
Примерно год спустя мы побывали на международной ярмарке вакансий для учителей.
— Смотри-ка, в Колумбии есть место учителя старших классов, — заметил Джон. — Супругам, правда, недоплачивают, зато есть должность хранителя школьного годового журнала.
Мое сердце подпрыгнуло. На дворе стоял 1995 год, и в Колумбии полным ходом шла нарковойна. Всего за год до этого игрок национальной футбольной команды по ошибке забил гол в свои ворота во время матча на Кубок мира. Когда он вернулся домой, его убили. А еще в то время Колумбия повсеместно признавалась мировой столицей киднеппинга.
Но я все равно согласилась. Жизнь ведь приключение, так? И мы подписали двухгодичный контракт.
Это приключение оказалось не столь веселым. Кокаиновые войны сходили на нет, но насилие бушевало на улицах. В городе не было забегаловки, где не дежурила бы вооруженная охрана. Заметьте, я говорю о совсем мелких магазинчиках, куда заходят купить мороженого, а не о крупных банках. В школе, где работали мы с Джоном, были металлические ворота и башенка — там сидели вооруженные охранники. У ворот постоянно толклись какие-то мужики в итальянских костюмах, с плохими зубами и автоматами в руках. Это были телохранители учащихся.
Киднеппинг превратился в обычное бытовое преступление: людей похищали, когда те выходили в соседний магазин.
— Я хочу домой, — заявила я Джону через семь месяцев.
Честный Джон не хотел прерывать наш двухгодичный контракт. Но я его убедила. Мы должны были уехать, едва закончится первый учебный год.
Через месяц, во время весенних каникул, мы отправились в горы. Целью нашего похода был Сьюдад-Пердида (Затерянный город) — центр древней цивилизации, многие века скрытый от глаз людей. Его обнаружили только в 1970-е.
Подъем был великолепный. Кругом горы. Над головой полог леса. Ручьи. Стайки туканов, порхающих над склонами.
А еще мы целыми днями шли в гору. В сопровождении проводника и вооруженных телохранителей, поскольку это была партизанская территория. Без душа. Без туалета. Ночевали мы в гамаках на вторых этажах хижин, состоявших из столбов и соломенных крыш. Чтобы хоть как-то отпугивать насекомых, ночью приходилось поддерживать огонь. Дым не давал мне уснуть.
На шестой день я поняла, что с меня хватит. Шел дождь. Меня тошнило. Я сорвалась.
— Ну вот что, — начала я, с трудом удерживаясь от слез. — Я устала. Я хочу есть. От меня воняет, меня тошнит, и у меня все болит. И по-моему, я беременна!
Я повернулась, чтобы уйти в джунгли, и тут же врезалась в столб, на котором держалась крыша. И упала в грязь. Шлеп.
Вот так Джон впервые узнал о том, что у нас будет ребенок. Кое-что прикинул — получилась ночь, когда мы праздновали наше решение вернуться домой.
Жизнь — она такая, ее не обманешь. Иначе я бы все тянула и тянула с детьми, так хотелось путешествовать. А мне было уже тридцать.
Беременность началась с сообщения о том, что у меня двойня и что я в группе риска. Без работы рассчитывать на медицинскую страховку было нечего, и мы остались в Колумбии еще на год. Кстати, о нервотрепке — попробуйте забеременеть и родить на высоте девять тысяч футов над уровнем моря, в криминальной столице мира.
Одного близнеца я потеряла.
Потом, за неделю до срока, перестал шевелиться и второй. Я как раз была в школе, работала, и решила посоветоваться с нянечкой.
— Ешь сахар, — сказала она.
Не помогло. Ребенок по-прежнему не двигался. К обеду мы оба были в панике. Джон выскочил на улицу, чтобы поймать под дождем такси, но такси не было, и он остановил первое, что подвернулось.
— Собирайся, — сказал он, мокрый с головы до ног. — Я нашел попутку.
Это оказался детсадовский автобус. Полный ребятишек. Зато его маршрут проходил мимо больницы, где он со вздохом гидравлического привода распахнул дверь, выпустил нас и покатил дальше.
— Что вы ели в последние шесть часов? — спросил меня анестезиолог.
А я ведь последовала совету той нянечки.
— Две колы и три шоколадки, — ответила я.
Док так посмотрел на меня. Ну, вы понимаете. С состраданием.
