– ее следствие, а не причина. Современный автор-фантаст, отражая чувство обреченности, делает то же, что любой ответственный автор: если писатель чувствует, что нынешнее бряцание оружием и барабанный бой ведут к войне, у него нет иного выбора, кроме как отражать это чувство в своих произведениях, – если, конечно, он не пишет исключительно ради выгоды: тогда он выражает не свои чувства, а лишь те, что приносят коммерческий успех.
Все ответственные писатели ныне в какой-то мере стали вестниками апокалипсиса, поскольку чувство обреченности разлито в воздухе; но особенно верно это для научных фантастов, ибо научная фантастика всегда была носительницей протеста. В фантастике автор не просто склонен – обязан играть роль Кассандры, если, конечно, не думает, что в одно прекрасное утро мудрые марсиане ради нашего же блага стащат у нас все бомбы и прочее вооружение.
Разумеется, истории о гибели человечества быстро приедаются. Вариантов светлого, радостного, успешного будущего у нас множество, а плохой вариант лишь один: война. Напишешь один рассказ о гибели человечества в ядерной войне (Рэй Брэдбери его уже написал) – больше особо и добавить нечего. Поэтому ответственный автор фантастики скоро начинает повторяться: есть множество вещей, о которых он мог бы написать, но лишь одно ужасное будущее, в которое он по-настоящему верит. Все остальное – просто игра ума, воображения и оттачивание писательских навыков. Если писатель искренне верит, что человечество идет к самоистреблению, любые оптимистичные истории – сколь угодно хорошо написанные, сколь угодно увлекательные – превращаются в мусор. Однако природная надежда, заняв место законного оптимизма, побуждает нас массово предпочитать эти подделки. Что ж, они увлекают и развлекают не меньше, чем детективы в тридцатых. Вопрос ведь не в том, что приятнее читать; об этом никто всерьез спорить не станет. В конце концов, упражнения в логике и фантазии и призваны быть приятными – а рассказы о всеобщей гибели призваны всего лишь привлекать внимание к реальности. Это занятие никогда не было популярным.
В каком-то смысле задача писателя-фантаста писать пессимистично, если он испытывает пессимизм, ухудшает наше общее положение. Поджарятся все одинаково, но лишь фантастам вменяется в обязанность об этом ныть. С другой стороны, ныть – или хотя бы думать о плохом – его работа. Наоборот, если от фантаста требуют «не думать о плохом», если уверяют, что писать о грядущей войне аморально – вот это зло, с которым стоит бороться.
Единственное законное возражение против историй о гибели человечества (кроме того, что они все одинаковы и что достаточно было написать одну) – то, что всегда велись войны, всегда человечеству угрожали опасности, и, возможно, нынешнее чувство обреченности нас обманывает. Это хороший аргумент, я сам начинаю ему верить. Рассказ о гибели человечества никогда не предлагает решения проблемы – только снова и снова поднимает саму проблему. Но, допустим, мы признали существование проблемы (грядущей войны): быть может, фантастике стоит перейти к чему-то более реалистичному или, по крайней мере, более конструктивному – поискать способы хотя бы частичной защиты от этой угрозы? Как мы собираемся выжить? На что станет похож мир, в котором некоторые (или даже многие) выживут?
Чем снова и снова писать о ядерной войне, быть может, стоит принять ядерную войну как должное и идти дальше. Пусть разрушенный мир, покрытый слоем пепла, станет предварительным условием: посвятим ему первый абзац – и хватит, не будем растягивать эту картину на целый рассказ. А центральной темой или идеей произведения пусть станут попытки героев решить проблему выживания после войны.
В худшем случае можно предположить, что никто не выживет. Но это как снимать на камеру угольное хранилище ночью: ничего нет, и говорить не о чем. Вполне возможно, что выживут несколько десятков человек или больше, может быть, даже гораздо больше, тогда открывается много возможностей. Каким станет общество после ядерной войны? Разумеется, английского варианта – «возвращение к природе», колония людей в шкурах борется за жизнь посреди ржавеющих машин, назначения которых никто не помнит, – хотелось бы избежать. Давайте предположим, что базовые технологии сохранились: ракетных атомоходов, может, и нет, но телефоны и двигатели внутреннего сгорания есть.
И все же я не могу всерьез верить, что от нашей культуры или материального достояния много сохранится через пятьдесят лет. Нынешнее общество стремительно разрушается; если его не взорвет война, оно проржавеет и сгниет. В лучшем, самом оптимистическом случае нас не ждет война и всеобщее уничтожение. Я оптимист, так что ожидаю локальных войн и лишь частичного культурного регресса. Брэдбери, на мой взгляд, слишком пессимистичен. Однако избегать темы войны и культурного регресса, как настаивают некоторые группы фантастов и редакторов фантастики, нереалистично и откровенно безответственно.
Эти розовые мечтания направлены лишь на увеличение продаж. Они не обманут никого из тех, кто читает газеты.
Усовершенствуют ли атомную бомбу, и если да, что станет с Робертом Хайнлайном?
(1966)
Недавно я принял еще одну дозу ЛСД-25, и с тех пор меня не отпускают невеселые мысли. Поделюсь некоторыми из них так, как приходит на ум. Если решите, что все это ерунда, тем лучше. Если со всем согласитесь – тоже неплохо.
Истинные корни научной фантастики – в XVII веке, в историях о путешествиях по сказочным странам. Роман Жюля Верна о путешествии на Луну – научная фантастика не потому, что герои летят в ракете, а потому, куда они летят. И остался бы научной фантастикой, даже если бы их туда выпустили из рогатки.
Пророчества научной фантастики не сбываются почти никогда. «Уолдо» не в счет, он ничего не доказывает.
Из-за того что теперь мы отправляем ракеты на Марс и так далее, широкая публика наконец-то готова поверить, что в фантастике есть какой-то смысл. Над ней уже не смеются, но еще не читают. Может, и не начнут: чтение для них – слишком сложное занятие. Зато мы знаем, что были правы. (Разумеется, мы всегда это знали. Но приятно получить подтверждение.)
На хорошей – повторяю, хорошей — фантастике денег не заработаешь. Возможно, это указывает на ее художественную ценность. Лоренцо Медичи, будь он сейчас жив, взял бы на содержание А. Э. Ван Вогта, а не Джона Апдайка.
Лучший фантастический роман, какой я когда-либо читал, – «Механическое пианино» Курта Воннегута, потому что он действительно об отношениях мужчины и женщины. В этом смысле книга в фантастике уникальная. «Дивный новый мир» только делает вид, что он об этом, а «1984» в этом отношении ужасен.
Если бы пришлось выбрать роман, способный заставить меня навеки бросить научную фантастику, я бы назвал «Бездну» Роберта
