Памяти однокурсницы
Ларисе Додоновой
Прости за не подаренный цветок,
За слов венок, не выловленный нами,
За скупость чувств и ― как ее итог ―
Безмолвную, терзающую память.
Улыбок свет ― вот помощи рука.
Чтоб долг отдать, тепло мы накопили,
Но… Канул день!
Мы в вечных должниках
Пред той, что спит в могиле.
Минуты, дни, года ― пред пустотой!
Для счастья в жизни выпало так мало!
Твоя мечта ― да будет нам звездой
И доброта ― да будет идеалом!
1983
На старом еврейском кладбище в Праге
Самый старый надгробный камень на могиле поэта Авигдора Каро датирован 23 апреля 1439 года.
Из путеводителя
Как листы из Книги Судеб ―
Отголоски бытия ―
Громоздятся камни всюду,
Текстом с нами говоря.
Тот был лекарь, тот ― аптекарь,
Тот ― непонятый поэт.
Каждый жил, работал, ехал ―
Робкий вился след.
Он бы стерся под песками,
Канул в лету сквозь века,
Но хранит нам память в камне
Благодарная рука!
Эту книгу не спалили
Всех фанатиков костры:
Вечен символ светлой силы ―
Мудрости и доброты!
1986
Ночью волны берег лижут,
Тихо галькою шурша.
Вы все дальше, но все ближе
Каждый взгляд Ваш, каждый шаг!
Кипарисы вдоль аллеи ―
Часовые ваших троп.
И цикория цветок
Дивным взором голубеет…
Пусть оковы тяжелы
Бывших разочарований ―
Вьется птица у скалы:
Прометея славит пламя!
1987
Судьба, однажды опыт проучив,
Была ко мне, увы, неблагосклонна
И солнца счастья робкие лучи
Она стыдливо прятала за склоны.
Ответа ли или совета ждал,
Нахально подставляя ветру спину, ―
Никто лицо мое не разгадал
И для души не засветил лучину.
Но так с годами, лишь кляня себя,
Ты видишь чьи-то слезы за капелью
И, как бы плохо не было, скорбя
Уходишь ты, не хлопнув громко дверью.
1988
Свердловска каменный цветок
Бесчувственный, холодный, стройный:
Чугунных Каслей решето
Кружев забытой колокольни!
Он, восхищая нас, парит,
Но в вечном есть увечье злое:
Пусть время след не истребит,
Но цвет с годами будет скрыт
Скорее пылью, чем землею…
1987
Всегда с чужестранцами хмурая.
Судить почему ― не берусь.
Вновь пряди волос белокурые
Злым ветром разметаны, Русь!
Глаза твои пасмурно-серые ―
Осеннего леса печаль.
Ты много так доброго делала
И вечно рубила с плеча!
Любить ― как нельзя не любить тебя.
Простить ― как нельзя не простить.
Так много и спето и выпито
На трудном совместном пути!
2002
Жизнь за Май
Лирическая поэма
Придет время, когда наше молчание будет красноречивее наших речей.
Последнее слово А. Спайса
Чикагская тюрьма. Ночь перед казнью
Организаторам первой первомайской демонстрации в 1886 году в городе Чикаго, анархистам Альберту Парсонсу, Августу Спайсу, Георгу Энгелю и Адольфу Фишеру, повешенным по приговору чикагского суда присяжных, посвящается.
Топоры ― эхом в вечность, ―
Как маятник,
Рубят время в ночи.
Из песочных часов,
Хоть до хрипа кричи,
Вытекает песок…
Сердца стук бесконечен,
Вдруг!.. Замерло.
Что там ― плач? Женский плач?
Голос сердцу знакомый до боли.
Да вокруг только стены ―
Не сойти бы с ума мне!
Но растения стебель
К солнцу рвется сквозь камни! ―
Пусть твой промысел близок, палач:
К Свету путь преградить он не волен!
Боже! Кажется рядом Люси`,
Друг любимый и верный.
Этот голос ее, как мираж,
Как надежда на воду в пустыне.
Словно все с нами было вчера,
Словно угли еще не остыли
И ее я о счастье спросил…
Где он, день этот первый?!
День, что был без особых примет,
Если б вдруг не ее появленье
Феей прерий на диком коне,
И стремительный взгляд ее гордый.
Что-то вдруг пробудилось во мне:
Звук призывный, рождаемый горном,
Иль в кромешной ночи дальний свет,
Как чего-то большого знаменье…
Ты всегда предо мной ― наяву и во сне.
Отвести я виденье не в силах:
Невозможно забыть влажный блеск карих глаз,
Гибкость серны и пламя пожара!
Сколько лет я был слеп, разлучаясь не раз
С той одной, что меня поражала!
Если б было дано, как хочу встретить смерть,
То бы выбрал ― в объятиях милой.
Полночь. Стены ― холодные камни.
Визг пилы. Гулкий стук топоров.
Сух приказ был для нас, им ― кошмарен:
«Эшафот чтоб к утру был готов!»
А ведут себя, словно святые.
Сколько было их ― лжемессий!
Все равно побеждает сила ―
Я б ответил, когда б кто спросил.
Здесь у плотников дело спорится.
Что ж, толковых прислали ребят.
Как там смертники? Не испортили б
Приговора привычный обряд!
Вот дней десять назад
Молодой ― Луис Линг,
Что из этой идейной компании,
Закурил, спрятав взгляд,
Не табак ― динамит
И ― поправ предписанья ― оставил их.
Может просто считал ― некрасиво умрет
И решил в одиночку преставиться…
Молоко на губах не обсохло, а вот
Призывать к мятежу уже нравиться!
Открываю глазок и гляжу в полутьму:
Свет свечи на камнях играет.
Только восемь часов жить осталось ему,
А он, вроде, не понимает!
Так спокоен и взгляд отрешен,
Альберт Парсонс ― вожак этой своры.
Странно. Мне, надзирателю, он не смешон ―
Сам ведь сдался. На суд из укрытья пришел:
Понимал, что со смертью спорит.
Говорят, будто книгу он здесь написал,
Анархизм какой-то славя:
Чтоб все ― братья, по-братски вольны голоса
И никто бы никем не правил.
Чушь! Разве ж можно без страха жить:
Человек и тщеславен и жаден,
А кого-то убить легче, чем полюбить
И труднее воспеть, чем нагадить!
Он, однако, силен. Никого не убьет,
Но за ним ― легион недовольных,
Что к речам его падки, как мухи на мед,
Что готовы вершить его волю!
Тут вот, в камере рядом, страдает жена ―
Не смиряет ее и клетка!
Посадили остыть. К мужу рвется она:
