Афганский синдром
Свистят в твоих строчках осколки, —
Кабул, Кандагар, Гиндукуш…
Слова в выражениях колки,
Навыворот раны из душ.
Лихая мужская судьбина
Свела с невеселой бедой,
А Родина, может, любила
Любовью своей неродной.
Но как в сновиденье кошмарном,
Разрушился замок из грез,
А кровь развороченной раны
Товарища била всерьез.
И вместе с остатком дыханья,
Ладонью закрывши глаза,
Ты, как на предсмертном свиданье,
Молчал, и катилась слеза.
Но не было стыдно за слезы
Мужские – их мало у нас,
Разрушились бывшие грезы,
Рассыпались в пыль или грязь.
И, руки в крови обагряя,
Пройдя через сотню горнил,
Ты, чести своей не роняя,
Друзей боевых хоронил.
А метина в центре затылка
У самого честного вдруг?
Цветы и пустая бутылка,
Порочный и замкнутый круг…
Но всё пронеся сквозь проклятья
И ложь, сквозь жлобизм и угар,
Ты вышел, очищенный счастьем,
Вновь сердцем встречая удар.
В развалинах старой системы
Остались и злато, и хлам,
Нувориши, словно гиены,
Кровь с гноем сосут пополам,
Идиллия с прагмой смешалась,
А орден в ладони зажат,
Ничто никому не досталось,
Лишь слава в осколках гранат,
Лишь пули из плоти дрожащей, —
И кровь – как позор из души.
От мысли, в пространстве летящей,
Мы мыслим! Мы живы! Пиши!
06.06.1995
Выстрел
Этюд почти по Пушкину
Металл, искрясь, выбрасывая фонтанчики и снопики искр, желто-оранжевой жаркой струей стекал из большого ковша в форму и, мутнея, словно запотевшее в них зеркало, замирал в фиксированном виде. Другие формы медленно двигались по транспортеру, и в них так же медленно остывал металл, замирая, словно из него уходила жизнь, еще недавно бившая в нем ключом. Но это только казалось непосвященным. Застывшая масса приобретала звонкость и жесткость, заложенную в нее еще в домне. Теперь оставалось только ждать, куда отправится каждый из фрагментов застывшего металла и во что воплотит их человеческая мысль.
Его величество выстрелОружие. Такого оружия пока ни у кого нет
Катки прокатного стана привычно и монотонно выдавливали из раскаленного до оранжево-красного цвета бруска металла листы именно той толщины, которая соответствовала изощренному замыслу хитроумного человека-творца, так и не раскрывшего до конца своих секретов тому материалу, из которого что-то мастерилось, и чего самому материалу не полагалось знать.
Тяжелые прессы равномерно и как бы нехотя выгибали из пластин разнообразные профили, придавая им вытянутые и несколько обтекаемые формы с какими-то выемками, прорезями, пазами, выступами и другими вариантами изящно-технологичного рисунка.
Фрезы, визгливо подвывая, делали свое дело, жалуясь на невыносимые условия своего существования. Им приходилось резать своих более мягких собратьев, приводя их в желаемый вид. И как бы те ни сопротивлялись, под собственное зудящее визжание фрезы постепенно делали свое дело, снимая стружку с сопротивляющегося собрата и подчиняясь воле более сильного человека.
Оружие. Личные испытания лучше всего
Сверла, злорадно гудя, дырявили своих дальних родственников, радуясь, что им достается самая-самая важная работа, а все остальные только готовят им поле деятельности и без их варварски-надменного гудения не будет достигнуто то, что было задумано демиургом [2].
Застывший металл должен был ожить в новом качестве: изощренно выделанным деталям предстояло соединиться в нечто целое. Каждая, найдя свое место, постепенно обживется с другими благодаря тщательно вымеренным усилиям чьих-то рук. И вот наконец все части договорились о совместных действиях, и каждая из них готова была заняться своей собственной, только ей доверенной работой.
Крепкие мужские руки, привычно и нежно ощупав кусочки прирученного металла, собрали их в единое целое. Потом одна из этих рук сжала рукоять только что пришедшего на свет механизма, согревая его своим теплом. И тот ответил ей тем же, возвращая ставшее своим тепло человеку, который, присоединив к нему еще одну, далеко не постоянную, деталь, жестко и коротко дал приказ остальным частям действовать…
Металлическое существо, тихо звякнув, послушно замерло, готовое выполнить любую команду. Но вместо этого его спрятали в мягкую, подогнанную по его размеру кожаную кобуру. Теперь оставалось терпеливо ждать своего часа. Ну что же, это трудно, но подчас именно в этом и заключается твое предназначение – всегда быть готовым к действию, оставаясь удобно скрытым в тени.
Мужские голоса с нотками волнения и тревоги не умолкали. Их интонации выдавали переживания, чувства тревоги, злости, досады, ненависти, сострадания… Разговор не клеился, переходя на повышенные тона, и грозил сорваться вовсе.
Именно в этот момент чьи-то руки опять коснулись металла и вновь вдохнули в него жизнь. Все части мгновенно сосредоточились, маленькая деталь мягко щелкнула и предоставила возможность действовать остальным.
Руки выпрямились и, чуть качнувшись, замерли. Маленькая мушка послушно подравнялась по прорези прицела, совместившись с головой незнакомого мужчины, прятавшегося за ребенком и угрожавшего кому-то карапузом-револьвером. Крючок плавно поплыл и, как бы накатившись на маленькое препятствие, перешагнул через него. Все части сработали быстро и четко, и их рапорта заглушил грохот маленькой выскочки, которая, покинув коллег, стремительно понеслась к своей цели.
Упавший ребенок поднялся на ноги и тут же попал в сильные объятья: чьи-то надежные руки подхватили и начали успокаивать его. Однако пистолет не имел права расслабиться, он напряженно выискивал кого-то, кто мог опять нарушить хрупкое равновесие мира и его покой. Наконец он облегченно щелкнул предохранителем, и руки, не торопясь, опустили его на прежнее место. Он выполнил свою работу и мог сегодня немного отдохнуть…
Под стук колес опять приходят мысли
И память возвращает нас назад,
Как под Луандой мы в Анголе кисли
И как горел остатком жизни взгляд.
Кусочек солнца запечен в металле,
Он на ладони словно бы живой,
И через четверть века на медали
Герб государства, бывшего страной.
Награда, словно запоздалый путник,
Шла не спеша и медленно домой,
С мечами бант, как солнца тонкий лучик,
На лацкан лег кровавою стрелой.
Мы не старались жить – мы так активно жили,
Что пули не могли нас обогнать,
За жизнь мы воевали и любили,
И жажду жизни смерти не унять…
Нас было трое – я один вернулся,
Все годы вдруг промчались в этот миг.
Вновь мир в сознании войной перевернулся,
И я живу один за двух друзей моих.
Я ваши закрывал глаза, не плача,
Ценой кровавой заплатив врагу.
Лишь силуэт проводника маячил
Под лунным светом ночью на бегу.
Он вел меня, как будто бы слепого,
Песок хрустел на стиснутых зубах,
Удача мне сулила верный повод
Вернуть долги, как мудрый ас-Сабах…
Мне не вернуть вас, парни, через время,
Не оживить и не поставить в строй,
Мы сами выбираем наше бремя,
Но в жизни вы, друзья, всегда со мной.
Медаль моя – она ведь триедина, —
Частицы ваших жизней сохранив,
Мы вновь выходим в бой на поединок
И совершаем первый наш прорыв.
И в опьяненьи счастья и победы
Мы были молоды, светлы и горячи,
Нас из засад в прицел ловили беды,
А мы искали счастия ключи…
Колесный стук и желтый блеск металла
Слились внезапно в памяти канву.
Мы победили, хоть и жили мало
Мои друзья, а я их жизнь живу.
Живу за них, живу за тех, кто сгинул
В песках, в жаре, в болотах и в крови,
И помнить должен, как товарищ крикнул
Чеку рванув: «Пробейся и живи!!!»
И я живу, и отступать не в силах,
Ведь, жизнь свою за жизнь мою отдав,
Они сейчас в своих немых могилах,
Как сфинксы, сторожат войны устав.
Нас Африка с войною повенчала —
Ангольский берег, Мозамбик, ЮАР…
Но доведись – мы все начнем сначала,
Ведь дружба на войне – великий дар.
Нам надо жить за тех, кто нас не предал,
Кто, нас прикрыв, погиб, умчавшись ввысь,
За тех, кто мирной жизни не отведал
И чьи мечты о счастье не сбылись…
Под стук колес опять приходят мысли
И память возвращает нас назад,
Как под Луандой мы в Анголе кисли
И как горел желаньем жизни взгляд…
28.10.2007
