Нас собрали человек пятнадцать или двадцать — и задали писать сочинение, заранее сообщив тему. Другие экзамены были полегче — возглавлявший комиссию Марк Соломонович Местечкин заранее предупреждал каждого, какой ему зададут вопрос. И как на него надо ответить. Но в сочинении некоторым нашим грамотеям удавалось сделать до ста орфографических и синтаксических ошибок. Правда, в художественном отделе Союзгосцирка трудился Никифор Васильевич Сыкчин, умевший подобрать чернила для исправления этих ошибок, — и как-то выходили из положения… Надо ли добавлять, что Арнольд от идеи высшего образования для цирковых режиссеров устранился изначально?
Арнольд всегда говорил только то, что на самом деле думал.
Подобное и сегодня не в чести, а в прежние времена выглядело просто диким… Конечно же, много лет он был поэтому невыездным. Но и тогда все понимали, что Арнольд по сути своей не может быть иным. И в праве Арнольда Григорьевича говорить прямо в глаза самые неприятные вещи не сомневались даже те, кого он нелицеприятностью своей обижал. Масштаб личности Арнольда признавали и люди, которые, казалось бы, были не в состоянии подобный масштаб осмыслить и прочувствовать. Значит, и магия воздействия в нем была — не случайно же на столько лет связал он себя с аттракционом Кио. Арнольд очень рано оставил свой артистический номер. Избрал другую профессию, осознавая, что коллеги на эстраде и в цирке испытывают необходимость в его помощи. Арнольд предлагал нечто принципиально новое. В утесовском теоджазе он создал лучшую программу «Музыкальный магазин». Действия музыкантов и самого Утесова режиссер организовал и подчинил единому сюжету, органично вобравшему в себя все скетчи и сценки, что по тем временам выглядело ошеломительно новым. Арнольд понимал в драматургии — написанные им пьесы ставились в театрах.
Вообще, попытка свести многочисленные таланты и пристрастия Арнольда вкупе с объемом и разнообразием его знаний к строго формулируемой профессии — труд крайне неблагодарный. Между прочим, кадровиков он обычно смущал и озадачивал, когда писал в графе «образование»: «домашнее». Как это? Когда для продвижения по службе требуется «высшее»…
Но при своем домашнем образовании Арнольд говорил по-немецки, не забывал французский… Как-то на экскурсии в Лувре он корректно, как он тоже умел, поправил даму-экскурсовода, рассказывавшую не только о произведениях искусства, но и обращавшуюся к примерам из французской истории, кое-что объяснявшую неточно. Даму он, конечно, сразу обаял. Она ничуть не обиделась, а, наоборот, попросила его продолжить экскурсию — «Мне самой будет очень интересно». Наполеон и история Франции — он знал это досконально, это был его конек. И Арнольд продолжил — вместо положенных тридцати минут говорил два с половиной часа. И в конце ему, как после концертного выступления, аплодировали.
Вместе с тем интеллектуальный блеск Арнольда никогда не делал его небожителем, отвлеченным от конкретности, от практики циркового дела.
Он с ходу принимал остроумнейшие решения, убеждавшие самых капризных и самовлюбленных профессионалов. В чем, может быть, не всегда все сразу же сознавались.
В шестьдесят шестом году я гастролировал в Японии вместе с Олегом Поповым. Год прошел, как умер отец. И Арнольд считал своим долгом опекать меня как артиста, в общем-то, еще очень молодого — мне минуло только двадцать два. Он прилетел ко мне в Японию.
Клоуну работать в Японии сложно, как нигде.
В репертуаре Олега Попова есть реприза «Утопленник». Работал он с Яковом Шехтманом. Человеком-фонтаном, который может выпить очень много воды или керосина — и затем извергнуть их из себя. Номер заключается в следующем: лежит утопленник (в исполнении Якова), крики: помогите, спасите! Появляется врач — его играет Попов. Врач щупает утопленнику пульс, начинает делать ему искусственное дыхание, нажимает на живот — и Шехтман выплескивает из себя два литра чистой воды. И тут врач просит показать ему документ, заглядывает в паспорт или во что-то там, предъявленное спасенным, — и требует его утопить обратно. Говорит: «Он не из моего района». У нас бы обхохотались — сатира на бюрократизм. А у японцев реакция обратная: вместо смеха — ропот. Как же мог врач не помочь человеку в беде?
Олег — общепризнанная звезда. И вдруг нет успеха. Первый же номер настроил против него публику. Репризы заканчивались в тишине. Импресарио Хонма-сан в отчаянии. А тут приезжает Арнольд, про которого он слышал, что это не просто режиссер, а большой режиссер. Он — к нему: «Арнольд-сан, что делать, нельзя допускать, чтобы господин Попов провалился». Арнольд говорит: «Я могу вам, Хонма-сан, сказать, а уж вы ему сами предложите… «Утопленника» — выкинуть из программы. Начинать надо с проволоки — это самый сильный номер Попова. Потом дать репризу «Повар» — тоже апробированную и очень смешную. В общем, построить программу так и так… А чтобы успех сразу же обозначился, надо преподнести Попова — объявить: «Сейчас выйдет тот, кого так долго ждали в Японии, всемирно известный солнечный клоун Олег Попов. Встретим его аплодисментами»! Японцы — народ дисциплинированный. Они и в самом деле вскакивали — и аплодировали.
В общем, Олег Попов имел свой закономерный и заслуженный успех. И когда Арнольд после этого счастливого исхода встретил Олега Константиновича за кулисами, то сказал ему: «Вот обратились бы, Олег, вы ко мне раньше — и все сразу же было бы хорошо». Попов, человек, постоянно живущий в состоянии гениальности и не приученный признавать поражений, ответил: «Арнольд Григорьевич, вы присосались к Игорю Кио — с ним и занимайтесь». Я и через тридцать лет помню, как отреагировал Арнольд: «Вы знаете, я с вами разговаривать не могу. И не буду». — «Почему?» — с клоунской непосредственностью заинтересовался Попов. «Вы думаете, что вы — гений. А вы точно такой же гений, как и я. Потому что оба мы — говно».
Вероятно, я не совсем прав, приводя пример помощи Арнольда Попову, вместо того чтобы обратиться к собственной практике. Ну, пожалуйста, один из множества примеров, когда Арнольд Григорьевич в мгновение освободил меня от долгих и мучительных раздумий.
Работая над созданием Цирка на льду, Арнольд несколько отдалился от меня, увлекшись новым делом. А я выпускал в Цирке на Цветном бульваре иллюзионный номер с девятью девушками — «Кресла» назывался. Все вроде бы готово, аппарат налажен, кресла стояли на постаментах, закрывавшихся снаружи… Мне требовалось тридцать-сорок секунд, чтобы артистки, находившиеся в «секретах», могли вылезти оттуда на положенные места. Но вот чем заполнить эти секунды? Как ни бился, ничего не мог придумать. И пришлось звать Арнольда… Он посмотрел репетицию — и, не задумываясь, спросил: «Эти тряпки (он балдахины имел в виду) могут быть белого цвета?» — «А почему нет? Они могут быть любого цвета!» — «Ну так пусти на белые тряпки кино!» — «Какое кино?» — «Очень простое! Это же твой первый номер? Начало программы? Вот пусть по ним идет: Кио, Кио, Кио…»
