Марта рассказала ему, что к тому времени, когда Бетти Хемингс стала наложницей плантатора, Вэйлс потерял одну за другой трёх жён и не надеялся, что какая-нибудь белая дама рискнёт стать четвёртой. Бетти была дочерью невольницы, изнасилованной капитаном Хемингсом во время перевозки партии рабов из Африки. Так что в детях, рождённых ею Вэйлсу, была только четверть негритянской крови.
К вечеру из Шедуэлла вернулся Юпитер. Воздевая руки к потолку, он стал рассказывать хозяину о том, что слабоумная Элизабет, похоже, совсем утратила остатки разума. Она убегает от всех, кто пытается к ней приблизиться, прячется в тёмных углах, наваливая на себя одеяла и подушки. Действие чьего-то дурного глаза налицо — в этом не может быть никакого сомнения.
— А ещё была дурная примета: прямо перед моим конём дорогу переползли две змеи. Где это видано, чтобы змея выбралась из своей норы в феврале?! Такого не бьшало на моей памяти никогда. Масса Томас, прикажите хоть на этот раз сжечь клок овечьей шерсти и окурить углы спальни. Надо верить старикам. Они учили нас, что нет лучшего средства от вредного сглаза и грозящей беды.
Масса Томас велел ему не лезть с глупостями, а пойти и приготовить постель в кабинете. Пэтси опять покашливала, и встревоженная Марта хотела уложить её с собой. Подсунув под спину вторую подушку, Джефферсон перед сном полистал ноты Боккерини, тихо напевая мелодию под нос. Музыка, почему она живёт своей жизнью, абсолютно неподвластная словам? Всё остальное человек может описать словами — только не музыку. Впрочем, нет. Есть ещё одна важная вещь, остающаяся всегда невыразимой, всегда вне власти слов, — боль. Можно указать место, где болит, можно говорить «сильнее — слабее», но описать? Будем хвататься за слова-подмены: «режет, тянет, ноет, жжёт, дёргает». Всё не то. То же самое и запахи. Скажем «пахнет рыбой, левкоем, тухлым яйцом, палёной шерстью». Слух, чувство боли, обоняние — мы пользуемся ими наравне с животными. Не потому ли поневоле становимся бессловесными, как и они?
Сон подкрался незаметно, утянул его в свою пучину. Он проснулся посреди ночи от звука колокола. Звон был слабым, нерешительным, медный язычок будто заплетался со сна, не знал, что хотел сообщить. Человеческая рука дёргала его или ветер?
Джефферсон не успел додумать.
Раздался удар, треск, звон разбитого окна.
Прогрохотали, осыпаясь, кирпичи в каминной трубе.
Диван ожил, дёрнулся под ним, словно лодка, задумавшая выбросить путешественника в воду.
Он вскочил, но и пол начал уходить из-под ног.
Шатаясь, хватаясь руками за кресло, за стол, за стены, он бросился в сторону спальни.
В слабом лунном свете увидел Марту, бегущую ему навстречу с Пэтси на руках.
— Томас! Томас! Что это? Мы гибнем? Рушится дом?! Что происходит?
— Это землетрясение! На двор! Скорее!
Он подхватил одеяло с дивана, набросил его на жену, повёл к лестнице. Ступени дёргались и пытались выскользнуть из-под ног.
Сброшенная с петель дверь лежала на полу. Ледяной воздух лился в чёрный проём.
Они выбежали наружу и остановились под облетевшим клёном, словно надеясь найти защиту под его крепкими ветвями.
Земля под ногами опять затряслась. Казалось, невидимый великан ворочался там во сне, пытаясь устроиться поудобнее. Джефферсон в страхе оглянулся на дом. Нет, постройка выдержала удар. Чёткий силуэт крыши упрямо чернел на фоне лунного неба.
Марта тихо плакала, её била мелкая, неудержимая дрожь. Джефферсон забрал у неё почти голенькую Пэтси, спрятал к себе на грудь, под халат. Босые ступни быстро немели на снегу.
Со стороны негритянских хижин доносились крики, детский плач. Лошади ржали в конюшне. Кто-то вынес зажжённый факел. В его свете стали видны фигуры полуодетых слуг, жавшихся друг к другу. Великан, довольный произведённым испугом, затих.
Всё же возвращаться в повреждённое здание было слишком опасно. Остаток ночи Джефферсоны провели во флигеле Хемингсов, который почти не пострадал.
При утреннем свете стали видны трещины в штукатурке фасада и колонн. Однако кирпичная кладка выдержала испытание неплохо. Джефферсон послал слуг расчищать комнаты от обломков, вставлять стёкла, навешивать двери. Сам же отправился в Шедуэлл.
Там разрушения оказались незначительными, дом тоже устоял. Но мать и сестры были так напуганы, что начали умолять его увезти их в Шарлоттсвилл. Он с трудом убедил их, что если землетрясение повторится, укрываться в городских постройках будет гораздо опаснее. Потом появилась горничная и объявила, что они нигде не могут найти Элизабет. Джефферсон отправил нескольких рабов на поиски сестры, а сам поспешил обратно в Монтичелло. Марта была на седьмом месяце — перенесённое потрясение могло закончиться для неё преждевременными родами.
Подъезжая к тутовой аллее, он заметил на снегу странную чёрную завитушку. Спешился, подошёл, нагнулся. Головка замёрзшей змеи была беспомощно откинута, нестрашные зубки нацелены в небесную пустоту. Видимо, коршуны и вороны сами были так напуганы, что ещё не успели заметить лёгкую добычу. Раз Юпитер видел выползших змей за несколько часов до землетрясения, не означает ли это, что они в своих норах ощущают подземные толчки гораздо раньше, чем люди? Нельзя ли использовать этот природный феномен как знак, как предупреждение о приближающейся опасности? А непонятный испуг Элизабет? Может быть, и она, взамен утраченной ясности ума, получила способность ощущать тайные движения в глубинах Творения, недоступные обычным людям? Опять тайны, загадки…
Тело утонувшей Элизабет удалось отыскать только два дня спустя. В двадцати ярдах от него на берег Риванны выбросило маленькую лодчонку, служившую обитателям Шедуэлла вместо парома. Река ещё не успела замёрзнуть, наоборот, вспухла от дождей. Видимо, испуганной Элизабет несущаяся вода казалась менее опасной, чем земля, готовая разверзнуться под ногами, и она пыталась спастись на лодке.
Из-за разлива реки похороны пришлось отложить на две недели. В расчётной книге Джефферсона появилась запись, аккуратно отметившая неожиданный расход: за надгробную службу и похороны он заплатил пастору пять фунтов. Правда, тот согласился вместо наличных получить два приглянувшихся ему книжных шкафа. Для новых фолиантов, присланных из Англии, эти шкафы всё равно были малы, пора было заказать новые.
Под крышей Монтичелло снова звучали голоса, стучали молотки рабочих, скрипка пыталась справиться с трудными пассажами Боккерини. А месяц спустя раздался и тонкий крик новорожденной. Девочку назвали Джейн Рэндольф — в честь бабушки.
