Однако «обвиняемый № 1» даже не подозревал о глухих противоречиях, которые разделили людей, призванных судить его и охранять[725]. Но из новостей о том, что сопровождало работу трибунала, по крайней мере одна, С ноября 1945 года внутренние разногласия в суде относительно свидетелей вынудили уехать генерала Донована, помощника которая до него дошла, заставила Геринга сильно задуматься: тридцать два аккредитованных в Нюрнберге американских журналиста периодически делали прогнозы относительно приговора, который будет вынесен каждому из подсудимых, и 12 мая Вернер Бросс сообщил Герингу последние результаты: тридцать два человека из тридцати двух предсказали, что Геринг будет признан виновным и что его приговорят к смертной казни… «Я сообщил об этом Герингу по его просьбе, – вспоминал Бросс, – после чего он принялся настойчиво расспрашивать меня о результатах прогнозов относительно других обвиняемых, но я не смог ответить ему точно. В конце концов он сказал мне хмуро, что лучше бы он пустил себе пулю в лоб в августе 1945 года. Потому что все, что он тут делает, не имеет никакого смысла».
Однако продолжение процесса показало, что Геринг не сделал для себя абсолютно никаких выводов из событий, которые произошли в течение семи последних лет: война против Польши была для него «превентивной»; поражение под Москвой в конце 1941 года он объяснял тем, что немецкие генералы не осуществили «гениальный план фюрера»; Гитлер, по его мнению, ничего не знал о «мероприятиях» по ликвидации евреев; а наступление в Арденнах, «последняя по-настоящему гениальная идея Гитлера», едва не изменило ход войны!.. Таким образом, Геринг полагал, что «легенда о фюрере» могла продолжать жить и что Гитлеру и его верному паладину уготовано почетное место в истории. В общем, надежда на бессмертие помогала Герингу жить…
Но после допроса Шахта наступила очередь Дёница и Рёдера, и Герингу пришлось спуститься на землю. Оба адмирала придерживались общей позиции: Германию окружали враги, требовалось защищаться, высшие офицеры обязаны были подчиняться приказам верховного командования. Однако Рёдер несколько отклонился от этой линии, сказав, что фюрер «ввел его в заблуждение относительно своих мирных намерений» и что он «вел себя как невменяемый» после 1941 года. Геринг оставил без внимания эти замечания, он шутил с соседями, дремал и упорно зевал. Но резко проснулся 20 мая, когда британский обвинитель сэр Дэвид Максуэлл-Файф принялся цитировать протоколы предварительных допросов. А протокол допроса Рёдера содержал его меморандум – соображения о причинах поражения Германии, – который адмирал написал в Москве 28 августа 1945 года[726]. Когда сэр Дэвид начал зачитывать наиболее важные места из этого документа, прошлое Геринга вновь ударило по нему.
«Максуэлл-Файф (читает): “В самом начале 1938 года у меня были переживания личного характера, которые, несмотря на то что они не касались военно-морского флота, непосредственно вызвали у меня потерю доверия не только к Герингу, но и к искренности фюрера. Положение, в котором оказался в результате своего несчастного брака фельдмаршал фон Бломберг, сделало невозможным его дальнейшее пребывание на посту главнокомандующего вооруженными силами. Слишком поздно я пришел к заключению, что Геринг всеми силами стремился добиться поста главнокомандующего вооруженными силами вместо Бломберга. Он поощрял этот брак, поскольку он делал Бломберга неподходящим человеком для занятия этой должности. […] Геринг еще ранее установил за ним слежку, о чем я узнал из более поздних высказываний”. Разве вы этого не говорили?
Рёдер: […] Этот документ я писал в таких условиях – со мной обходились истинно по-рыцарски, – что я без всяких колебаний сообщил об этом высшему генералу комиссариата внутренних дел, когда меня об этом попросили.
Максуэлл-Файф: Я лишь хочу знать, правильно ли, что вы это заявили?
Рёдер: Да. Я сделал эту запись. И совершенно верно, что впоследствии мне пришла в голову мысль, что Геринг способствовал этой женитьбе. […] и, несомненно, Геринг очень хотел стать главнокомандующим вооруженными силами, но фюрер сам расстроил его планы.
[…] Максуэлл-Файф: Сделали ли вы следующее заявление в связи с инцидентом, который произошел с фон Фриком:
“Я был убежден, что Геринг приложил руку к этому хорошо подстроенному делу, поскольку для того, чтобы добиться своей цели, ему необходимо было устранить любого возможного преемника фон Бломберга”? Вы помните, что вы говорили это?
Рёдер: Я не припоминаю этого, но, очевидно, это так». Было понятно, что Рёдер, сам подсудимый, не стал обвинять другого подсудимого. Но слова утихают, а письменные показания остаются, и во второй половине дня заместитель Главного обвинителя от СССР Покровский вновь вернулся к меморандуму Рёдера и зачитал вслух другой отрывок, еще более компрометирующий бывшего рейхсмаршала.
«Покровский (читает): “Геринг действительно оказал очень вредное влияние на судьбу германского рейха. В основном из-за невиданного тщеславия и безграничного честолюбия, склонности к демагогии и самовосхвалению, лживости, отсутствия чувства реальности и эгоизма, которые не сдерживались никакими соображениями интересов государства и народа. Он отличался жадностью, мотовством и женственным, невоенным поведением. Я уверен в том, что Гитлер очень скоро разглядел эти черты его характера, но использовал их только тогда, когда это было ему выгодно, и постоянно поручал Герингу новые и новые задачи, чтобы тот не стал опасным”».
Этот документ, дополнивший свидетельские показания Гизевиуса и Шахта и содержавший сходные формулировки, стал торпедой, которая окончательно разрушила репутацию Геринга. Поняв это сам лучше всех, он не явился на следующее заседание суда. Леон Голденсон, который в то утро посетил Геринга в его камере, обнаружил, что бывший рейхсмаршал слегка прихрамывает и жалуется на радикулит. Он не показался в зале суда и в следующие дни, несомненно, чтобы не только не слушать показания Рёдера и фон Шираха[727], но также избегать взглядов соседей по скамье подсудимых. Именно так посчитал американский психолог Гилберт, который 26 мая в своем дневнике записал: «Геринг продолжает ворчать в камере, жалуясь одновременно на воспаление седалищного нерва и на измену. […] У нас с майором Голденсоном сложилось мнение, что Геринг, несмотря на то что его лишили наркотиков, все еще не излечился от наркотической зависимости и остается человеком слабым и, защищая свое эго, цепляется за старое перед лицом поражения. Капеллан Гереке практически отказался от попыток внушить страх перед Господом этому высокомерному язычнику». Однако этот язычник в письме Эдде в день ее восьмилетия написал: «В глубине души я молю Всемогущего Бога присмотреть за тобой и помочь тебе». К письму дочери он приложил открытку для жены с таким сообщением: «Нам совершенно безразлично, что о нас пишут в газетах. Не расстраивайся из-за этих пустяков. Я три дня пролежал в постели из-за невралгической боли в правой ноге, и теперь понимаю, что ты должна была чувствовать[728]. Страстно тебя обнимаю. Твой Герман».
