"Голубчик, у вас в руках моя карточка… И, ради Бога, ничего не докладывайте, а просто передайте или… прочтите эту карточку".
Полковник ушел, попросив ее пройти в гостиную.
Там находилось несколько дам, из которых две между собою непринужденно болтали по-французски…
Через несколько минут в комнату вошел Распутин. При входе его все, сидевшие дамы, кроме вновь прибывшей, встали, бросились к нему, стараясь поцеловать у него руки и… концы вышитой рубахи, в которой он был.
Досадливо от них отмахнувшись, Распутин подошел к писательнице и, заложив руки за пояс, спросил:
"Это ты, матушка, хотела видеть меня? Что тебе надо-ть?"
Ничего не ответила ему посетительница, а только долгим и пристальным взглядом посмотрела на него, точно желая проникнуть в душу… Говорят, Распутин обладал магическим, удивительным взглядом; но когда глаза его встретились с глазами этой маленькой старушки, он не выдержал и потупился.
"Что это ты на меня смотришь так!.. Как-то особенно", — пробормотал он.
В это время он услышал ее голос:
"Я пришла задать вам несколько вопросов, Григорий Ефимович. До этого нам встречаться не приходилось; после этой встречи — вряд ли когда увидимся. Про вас я очень много слышала, ничего доброго, но много плохого… Вы должны ответить мне, как священнику на духу: отдаете ли вы себе отчет, как вы вредите России? Знаете ли вы, что вы — лишь слепая игрушка в чужих руках, и в каких именно?"
"Ой, барыня, никто еще и никогда со мною таким тоном не говаривал… Что ж вам на эти вопросы отвечать?"
"Читали ли вы Русскую Историю, любите ли Царя, как Его надо любить?"
"Историю, по совести скажу, не читал — ведь я мужик простой и темный, читаю по складам только, а уж пишу — и сам подчас не разберу… А Царя-то, как мужик, во как люблю, хоть, может, против Дома Царского и грешен во многом; но невольно, клянусь крестом… Чувствуется, матушка-голубушка, что конец мой близок… Убьют-то меня — убьют, а месяца так через три — рухнет и Царский Трон. Спасибо вам, что пришли — знаю, что поступили, как сердце велело. И хорошо мне с вами, и боязно: как будто с вами есть еще кто-то… А как бы вы поступили на моем месте?"
"Будь я на вашем месте, я бы уехала в Сибирь да спряталась там так, чтоб обо мне и слухи замолкли, и следы пропали"…
Много еще говорила с Распутиным старая писательница, и он слушал ее жадно, как бы впитывая каждое слово…
Наконец, она поднялась и стала прощаться…
Распутин шел сзади, говоря: уж я проведу вас сам…
"Скажите, Григорий Ефимович, спросила его она: почему вас все ваши поклонники и поклонницы называют 'батюшкой', целуют вам руки, края рубахи? Ведь это же гадость! Почему вы позволяете?"
Распутин усмехнулся и, показывая по направлению гостиной рукою, сказал: "А спросите вот этих дур… Постой, я уже их проучу"…
При прощании, подавая руку Распутину, писательница с удивлением увидела, как он вдруг склонился и горячо поцеловал ей руку.
"Матушка-барыня, голубушка ты моя. Уж прости ты меня, мужика, что на 'ты' тебя величаю… Полюбилась ты мне, и от сердца это говорю. Перекрести ты меня, хорошая и добрая ты… Эх, как тяжело у меня на душе"… Маленькая ручка, освобожденная вновь от перчатки, осенила Распутина крестным знамением, и он услышал: "Господь с тобою, брат во Христе"…
Она ушла. Распутин долгое время стоял и смотрел ей вслед, точно здесь оставалось одно его тело, а его грешную душу взяла она, явившаяся к нему ангелом смерти…
А через двенадцать часов, на Мойке, Распутин покончил земные расчеты» (Винберг Ф. В. Крестный путь. С. 304—307).
Легенда, что и говорить, красивая и куда более точная, чем может на первый взгляд показаться.
Еще одно возмутительное свидетельство о последних деяниях Распутина приводит в своих мемуарах протопресвитер Шавельский, который излагает устный рассказ духовника Царской Семьи отца Александра Васильева.
«– Вы не представляете, до какой степени доходило у нас преклонение перед ним, — продолжал он. — 5-го ноября 1916 года происходила закладка строящегося А. А. Вырубовой церкви-приюта для инвалидов. Для совершения чина закладки был приглашен викарий Петроградской епархии, епископ Мелхиседек[60]. Ему сослужили: я, настоятель Федоровского Государева собора, протоиерей Афанасий Беляев и два иеромонаха. Ждем, стоя в облачениях, в приготовленном шатре Императрицу с детьми.
Но раньше приезжает Распутин и становится на назначенном для царицы месте. В два часа дня прибыла царица с четырьмя дочерьми и с Вырубовой. Подойдя к епископу, она поцеловала поднесенный последним крест, а затем обменялась с епископом принятым в таких случаях приветствием, т. е. Императрица поцеловала руку епископа, а епископ руку Императрицы. То же сделали и все четыре великие княжны. От епископа Императрица направилась к Распутину, который продолжал стоять, как стоял, небрежно, отставив вперед одну ногу. Распутин протянул царице руку, а та почтительно поцеловала ее и отошла в сторону[61].
Вслед за царицей к Распутину подошли ее дочери и также приложились к его руке. И это произошло на глазах не только духовенства, но и собравшегося народа: офицеров, придворных, инженеров, солдат, рабочих и посторонней публики! После закладки, — продолжал о. Васильев, — ко мне подошел один офицер из присутствовавших тут. "Батюшка! Что же это такое? — обратился он почти со слезами ко мне. — У меня было две святыни: Бог и царь. Последней теперь не стало… Пойду пьянствовать!"…
— Перед отъездом царицы, — рассказывал дальше о. Васильев, — Вырубова обратилась к Распутину: "В 4 часа мы будем ждать вас, непременно приходите!" — "Приду", — ответил тот. Уехала царица с детьми и Вырубовой, а духовенство и некоторые из гостей отправились на завтрак, устроенный Ломаном в "Трапезе" возведенного им около собора церковного дома. Явился, конечно, сюда и Распутин. Всего было вдосталь. Столы ломились от яств и питий. "Старец" усердно угощался. В 4 часа я говорю ему: "Пора тебе, Григорий Ефимович, уходить, — ждут там". "Ничаво! Пущай обождут!" — ответил он и продолжал бражничать. В половине 5-го ушел, наконец. Царица уже ждала его в квартире Вырубовой. "Аннушка, вели вина подать!" — крикнул Распутин Вырубовой, входя в ее комнату. "Лучше бы чаю выпили!" — сказала последняя, видя, что "старец" и без того уже "на взводе". "Говорю: вина! Так давай вино!" — уже грозно обратился он к ней. Тотчас принесли бутылку белого вина. Опустившись в кресло, он залпом — стакан за стаканом осушил ее и опустошенную бутылку бросил в противоположный угол. Императрица после этого подошла к его креслу, стала на колени и свою голову положила на его колени. "Слышь! Напиши папаше, что я пьянствую и развратничаю; развратничаю и пьянствую", — бормотал ей заплетающимся языком Распутин[62].
