Лист и «король вальсов» Иоганн Штраус. Концерты посещает исправно, но часто до конца не досиживает – приходской священник ведет правильный образ жизни, позже девяти спать не ложится.
Зарабатывать на жизнь кем? Если гувернанткой, то одного года в школе явно недостаточно. Верно, домашнее образование Шарлотты не сравнить с «Школой дочерей священнослужителей», но человека, нанимающего учителя к своим детям, такое – неформальное – образование устроит едва ли.
А значит, опять придется подыскивать дочерям школу. И, обжегшись на молоке, дуть на воду.
Долго дуть на воду не пришлось. Школа Роу-Хэд на окраине Мерфилда, в полумиле от церкви в Хортсхэде, той самой, где в свое время читал проповеди тогда еще молодой викарий Патрик Бронте, была полной противоположностью «Школы для дочерей священнослужителей». Обучались в ней не восемьдесят девочек, а восемь-девять, и дочери не священников, а крупных местных коммерсантов и промышленников (на чьем фоне пастор Бронте выглядел довольно бледно). Разница в возрасте учениц была не столь разительной, как в Коэн-Бридже, – от двенадцати до пятнадцати лет.
Занятия в Роу-Хэд велись, особенно с новичками, индивидуально, репрессивная система, по существу, отсутствовала: самой «серьезной» провинностью считались разговоры в спальне по ночам, за что с воспитанниц взымались грошовые штрафы. Стояло трехэтажное – не чета Коэн-Бриджу – здание школы не на улице, а в большом, заросшем саду, отделявшем его от дороги в Дьюсбери. Возглавляла школу не богобоязненный ханжа вроде мистера Баклхерста, а «умная, приличная и отзывчивая» (как сказал о ней Патрик) старая дева Маргарет Вулер, одна из пяти сестер, владелиц школы. Со временем Маргарет станет близкой подругой Шарлотты, ее многолетней корреспонденткой.
Но это – со временем. В Роу-Хэд, «навстречу новым обязанностям и новой жизни» (как выразилась Джейн Эйр, отправляясь в усадьбу Рочестера по объявлению миссис Фэрфакс), Шарлотта ехала так же неохотно, как несколько лет назад в Коэн-Бридж. Несмотря на оказанный ей теплый прием, чувствовала она себя поначалу одинокой, никому не нужной, чужой; помалкивала, держалась отчужденно, почти ничего не ела, часто плакала, в общих играх и разговорах не участвовала, скучала по дому и впечатление производила – и внешностью, и выговором, и манерой держаться – эдакой дикарки, а лучше сказать «маленькой послушницы – такой старомодной, тихой, серьезной, бесхитростной» [22].
Когда Элизабет Гаскелл писала биографию Шарлотты, она дотошно собирала о ней отзывы людей, хорошо Шарлотту знавших. Списалась и с близкой ее школьной подругой Мэри Тейлор. Вот что пишет ей Тейлор в январе 1856 года из Новой Зеландии, куда она в сороковые годы переехала:
«Когда Шарлотта вышла из дилижанса в своем старомодном платье, выглядела она какой-то неприкаянной, обездоленной. В эти минуты походила она на маленькую старушку, такую близорукую, что, казалось, она все время что-то ищет – вертит головой во все стороны. Была она очень робкой и беспокойной и говорила с сильным ирландским акцентом… Лично мне – в отличие от остальных – она не казалась такой уж дурнушкой, однако хорошенькой ее уж точно было не назвать… худенькая, бледная, какая-то поникшая. Не украшало ее и темно-зеленое старушечье платье…»
Образ, прямо сказать, не слишком привлекательный: «маленькая старушка», «дурнушка», «старушечье платье». Больше же всего соучениц забавляла ее близорукость:
«Когда ей давали книгу, она утыкалась в нее носом, – вспоминает одна воспитанница. – А когда ей говорилось, чтобы она голову подняла, то вместе с головой Шарлотта поднимала, не отрывая от глаз, и книгу тоже, и это вызывало всеобщий смех».
Но долго смеяться над новенькой не пришлось, дикарка довольно быстро заставила себя уважать. Никто в школе, учителя в том числе, не знал и не чувствовал поэзию так, как Шарлотта Бронте, не владел словом так, как она, не разбирался в живописи и не рисовал так, как она, не прочел столько, сколько прочла эта неказистая, подслеповатая, понурая девочка. При этом Шарлотта своими знаниями и дарованиями не кичилась, была скромна, всегда готова прийти на помощь отстающим. И уже в конце первого семестра выдвинулась в первые ученицы, за что удостоилась серебрянной медали с выбитым на ней по-латыни назиданием: «Рвение вознаграждается». А также – специальной награды за успехи во французском: издание Нового Завета на французском языке с трогательными словами на обороте титула: «Вручается мисс Бронте с любовью и теплыми чувствами. Сестры Вулер. Роу-Хэд, 14 декабря 1831 года».
Теплые чувства испытывали к Шарлотте и соученицы, прежде же всего, ее ближайшие подруги Мэри Тейлор и Эллен Насси, обе из семей весьма состоятельных. Шарлотту часто приглашали проводить уик-энды в семье Мэри и Эллен, отказываться было неудобно, но в богатых домах Шарлотте, при всех многообразных способностях в себе неуверенной, было неуютно, она терялась, часто этими приглашениями манкировала, придумывала отговорки, и чем ехать к подругам самой, приглашала Эллен и Мэри к себе в Ховорт. Гостеприимством Шарлотты подруги также не злоупотребляли, предпочитали, когда разъезжались по домам на каникулы, переписываться.
Известно, что в переписке характер человека раскрывается порой полнее, чем в личном общении. Мы уже знаем, что Шарлотта была девушкой замкнутой, сторонящейся сверстниц; дурнушкой, сознававшей, что нехороша собой. В письмах, адресованных Эллен Насси, ее, говоря сегодняшним языком, комплекс неполноценности бросается в глаза; она, как и Джейн Эйр, «сожалела, что лишена миловидности, иногда мечтала о розовых щечках и вишневых губках бантиком».
«Мне хотелось быть высокой, статной, величественной, – вспоминает Джейн Эйр, она же Шарлотта. – Я воспринимала как несчастье, что так мала ростом, так бледна, а черты лица у меня такие неправильные и такие необычные».
Сожалеет Шарлотта и о том, что обречена на одиночество, что не вращается в обществе, что жизнь ее скучна и однообразна – другой жизни, впрочем, у таких, как сестры Бронте, и быть не могло. Она вряд ли кокетничает (иначе воспитана), когда пишет Эллен в феврале 1834 года:
«Ты ведь вращаешься в обществе, окружена друзьями и очень скоро забудешь такое неприметное существо, как я. Я же, поверь, в тиши нашей дикой горной деревушки много думаю о моей единственной, если не считать сестер, близкой подруге».
Шарлотта, девушка начитанная, старается поднять не слишком много читавшую подругу до своего уровня, составляет для нее своего рода «рекомендательный список» по литературе:
«Если любишь поэзию, – пишет она Эллен, – читай поэтов первого ряда: Мильтона, Шекспира, Томсона, Голдсмита, Поупа, Скотта, Байрона… Из романов читай одного Скотта, все написанное после него ничего не стоит. Из жизнеописаний читай „Жизнь поэтов“ Джонсона, „Жизнь Джонсона“ Босуэлла, биографию Байрона, написанную Муром [23]… Не пугайся громких имен Шекспира и Байрона, – продолжает она с позаимствованной у отца назидательностью, – это великие люди, и их книги им под
