В этом отношении были возможны несколько проектов. Можно было, например, предоставить Государственному совету известную независимость в деле издания законов и контроле над финансами; при этом можно было несколько расширить состав членов, привлекши ряд представителей страны, назначаемых государем из числа членов земского самоуправления. Можно было создать и новое совещательное учреждение, Думу, очень ограниченную в своей компетенции, стесненную строгим наказом, причем члены Думы могли бы избираться или земствами, или же отдельными избирательными коллегиями дворянства, духовенства, земельных собственников, купцов, университетов, крестьян и так далее. И, наконец, можно было более решительно приблизить Россию к типу западноевропейских государств и рискнуть ввести более последовательный парламентарный строй — тот строй, который обер-прокурор Священного синода Победоносцев называл в своих беседах с наследником "дьявольским измышлением".
Александр II не высказывался определенно ни за один из предлагаемых ему Лорис-Меликовым проектов. Он откладывал свое решение до возвращения в столицу, где он думал собрать под председательством наследника комиссию для выработки подробного проекта.
Но если Александр II не высказывался определенно по вопросу о размере и значительности предстоящей реформы, то в принципе на нее он был согласен. Он сейчас же увидел, насколько эта реформа удобна, чтобы узаконить в глазах народа возвышение морганатической супруги в сан императрицы.
В одной из своих бесед с государем в Ливадии Лорис-Меликов сказал: "Было бы большим счастьем для России иметь, как встарь, русскую императрицу". И он напомнил, что первый Романов, царь Михаил Федорович, был женат на Долгорукой.
В другой раз, когда император работал со своим министром на веранде, сын Александра II Георгий, игравший около них, вскарабкался к нему на колени. Поиграв с ним немного, Александр Николаевич сказал: "Теперь поди, мы должны работать". Лорис-Меликов, посмотрев вслед уходящему ребенку, о чем-то задумался, а потом, обратившись к царю, сказал: "Когда русский народ познакомится с сыном вашего величества, он весь, как один человек, скажет: "Вот этот наш"".
Эти слова произвели сильное впечатление на Александра И, так как ему показалось, что министр отгадал одну из самых заветных его мыслей.
30 августа (11 сентября) генерал от кавалерии, генерал-адъютант, министр внутренних дел граф Лорис-Меликов был удостоен величайшей царской милости. Государь пожаловал ему орден Андрея Первозванного, самый высокий знак отличия, которым может быть удостоен русский государственный деятель.
* * *
Общественное мнение было совершенно не осведомлено о том, что происходило и подготовлялось в Ливадии. И оно вновь заволновалось, видя, что ни одна из ожидаемых реформ не осуществляется. Каждое утро надеялись найти в "Правительственном вестнике" радостное известие, магические слова о неиспытанном лекарстве, которое должно было восстановить Россию. И каждое утро эти ожидания оказывались тщетными.
В либеральных кругах царило не только разочарование, но и возмущение Лорис-Меликовым. Его обвиняли в неисполненных и лживых обещаниях, в том, что он пользовался для создания популярности "невыносимым лицемерием", доходило даже до того, что называли его просто мошенником и с недоумением спрашивали себя: не надул ли нас армяшка?
Задетый этими обвинениями, Лорис-Меликов решил открыто выступить. Он призвал к себе всех редакторов больших газет и убежденно заявил им, что теперь больше чем когда бы то ни было он будет работать в согласии со свободной печатью. Вместе с тем, как бы призывая их в судьи, он изложил им всю невероятную трудность его задачи и умолял вооружиться терпением и не возбуждать общественного мнения бесплодными и гибельными иллюзиями.
В конце своей беседы он набросал свою политическую программу. По этой программе он постарается прежде всего облегчить деятельность земств. Он даст земству все необходимые права для успешного руководства местными делами и улучшения экономического положения страны. Вслед за тем он преобразует полицию, дабы сделать впредь невозможным тот произвол, который имел место раньше. И, наконец, он установит сенаторские расследования с целью точно узнать волю населения и согласовать старые порядки с новыми потребностями. Для проведения этой программы потребуется не менее пяти-шести лет. В настоящее время, по его словам, не может быть и речи об обращении к народу в форме созыва представительных собраний европейского типа или древних земских соборов. Все, что писалось об этом в последние месяцы, выдумки и мечтания.
Эти заявления произвели потрясающее впечатление. Лорис-Меликова нельзя было обвинять в лицемерии… После короткого обмена мнений редакторы газет удалились в подавленном настроении, к которому, однако, примешивалась и некоторая доля гордости, ибо впервые министр самодержавною царя снисходил до подобной откровенности в беседе с журналистами.
А на следующее утро тон либеральной печати резко изменился. В кое-каких органах появились заявления, что они никогда не распространяли выдумок и не питали мечтаний. Все газеты были сдержанны и опечалены.
* * *
В спокойной прелести крымской жизни Александр II не переставал думать о том, что готовит ему будущее.
Несмотря на свое мужество и присущий ему фатализм, император часто думал о том, что его жизнь подвергается ежедневной опасности. Он думал о новых покушениях, подготовляемых против него революционерами. Он думал о том, сколько раз еще Бог сохранит его жизнь.
Под влиянием этих мыслей Александр II решил обеспечить материально свою жену и детей, у которых не было никакого личного состояния, и 11 (23) сентября он составил следующее завещание:
Процентные бумаги, опись которых при сем прилагаю, внесенные от моего имени министром двора 5 сентября 1880 года в Государственный банк, в сумме трех миллионов трехсот двух тысяч девятисот семидесяти рублей, являются собственностью моей жены, светлейшей княгини Екатерины Михайловны Юрьевской, урожденной Долгорукой, и наших детей.
Ей одной я даю право распоряжаться этим капиталом при моей жизни и после моей смерти.
Александр.
Ливадия, 11 сентября 1880 г.
Несколько дней спустя полиция захватила кипу прокламаций, распространяемых по приказу исполнительного комитета среди студентов и рабочих. В этих прокламациях были перечислены имена всех революционеров, осужденных и казненных в течение последних месяцев. Прокламации называли их мучениками за свободу и грозили скорым и страшным мщением.
