Мало того, заменяя одни только крылья на тех же узлах, учебный тип планера можно было легко превратить в «Упар» (учебный паритель). Если условия местности или погоды этому способствовали, вчерашний планерист превращался в парителя.
Прославившись в Ленинграде, Антонов вскоре перебазировался в Москву, где в Тушино им был основан первый в стране Планерный завод. Тут широко строились не только учебные планеры, но и разнообразный ассортимент рекордных, пилотажных, буксирных и экспериментальных аппаратов.
Когда же ажиотаж вокруг планеризма пошел на убыль, Планерный завод был прикрыт, а сам Антонов перебрался в ОКБ Яковлева. Его первой работой здесь была постройка на базе «семнадцатой» машины (УТ-3) пассажирского самолета № 19, который он делал в качестве заместителя Главного конструктора. Главным, разумеется, был Яковлев. Самолетик получился неплохой, но в серию не пошел, поскольку в мире уж очень запахло порохом и стало не до пассажирских самолетов.
Когда Антонов со своей неизменной спутницей Шахатуни появился в Ленинграде, мы встретились как старые знакомые, но наши совместные прогулки продлились недолго. Антонову пришло извещение прибыть в Москву и оформить назначение главным конструктором в Каунас, где было решено строить немецкий самолет Физелер «Шторх» («Аист»), подаренный Герингом Ворошилову в знак германо-советской дружбы, правда, оказавшейся весьма недолговечной. Этот «Аист» действительно был длинноногим, чем и заслужил свое название.
Перед отъездом Антонова я его спросил:
— Олег Константинович, как это можно соглашаться на всю жизнь уезжать в Литву только потому, что там предлагают неплохую должность и интересную работу?
— А когда это у нас делалось что-либо на время больше, чем год?
Его пророческий ответ мне показался тогда простой шуткой.
Работа по УТ-3 пошла значительно быстрее, когда мне удалось подключить к этому делу небольшое КБ Бакшаева, пока тот пропадал в Москве, проталкивая испытания макета своего совершенно нереального самолета.
Параллельно с внедрением в серию апробированного образца УТ-3, мы объединенными силами всех местных конструкторов принялись разрабатывать эталон этого самолета на 1941 год. Его упрощенный вариант, по нашему мнению, должен был в максимальной степени удовлетворить пожелания заказчика, изложенные в акте госиспытаний. К зиме 1940–1941 гг. самолет был построен и начал летные испытания.
Для начала от НИИ ВВС прибыл легендарный летчик-испытатель А. Б. Юмашев, который еще в 1937 году вместе с М. М. Громовым и С. А. Данилиным перелетел из Москвы через Северный полюс в США, побив рекорд дальности полета. Мне довелось полетать с ним, сидя на месте второго пилота, во время его инспекционного полета. Он, как чародей-фокусник, заставлял самолет проделывать все положенные при испытаниях эволюции в очень быстром темпе, переходя от одной фигуры к другой без заметных пауз, и за какие-то два часа успел проверить весьма скрупулезно на всех возможных режимах устойчивость, управляемость и прочие характеристики самолета. На такие испытания обычно уходят недели или месяцы.
После безукоризненной посадки он четко и быстро заполнил полетный лист с исчерпывающей оценкой самолета, признав модифицированный образец пригодным для серийного производства. Затем, взяв дежурную машину, в таком же темпе объехал антикварные магазины, накупил картин и безделушек, и в тот же вечер укатил «Стрелой» в Москву.
Через некоторое время к нам пожаловал начальник НИИ ВВС А. И. Филин, облетал наш «эталон» и, сказав о нем «небо и земля», имея в виду сравнительные характеристики «эталона-41» и исходного УТ-3, улетел обратно в Москву.
УТ-3М — эталон 1941 г.
Между тем производство самолетов УТ-3 по старым чертежам развернулось уже неплохо. На сборке, одна за другой, высились штук пять серийных машин разной степени готовности; мне уже казалось, что со своей работой я справился хорошо. А тут еще Скарандаев прибавил мне самоуверенности.
— Ты в отпуске давно не был?
— Пять лет.
— Хочешь съездить в Сочи вместе с женой? Есть две «горящие» путевки в дом отдыха.
— Конечно, хочу. Спасибо вам, Павел Петрович, не ожидал.
— Бери, — протянул он мне заветные бумаги.
— Я мигом, только заеду в Москву за женой — и вперед!
— Ну давай, в добрый путь.
В Москве я все же решил зайти в Наркомат к Яковлеву, как к замнаркома, чтобы доложить ему о ходе работы в Ленинграде. Ни неожиданные путевки, ни мимолетное появление на заводе Бакшаева с отрицательным заключением ЦАГИ по испытаниям макета его самолета, меня не насторожили.
Зайдя к Яковлеву, я стал расписывать в самых радужных красках успехи ленинградского КБ. Он спокойно молча выслушал меня, не перебивая, только я заметил, что он не столько слушал мою речь, сколько как будто рассматривал мое лицо, заглядывая в глаза, как бы пытаясь узнать, не скрыт ли иной смысл в словах и фразах. Когда я кончил, он спросил:
— У вас все?
— Нет, есть еще кое-что, — и добавил информацию об отпуске.
— Теперь все? Тогда отправляйтесь в Хозяйственное управление Наркомавиапрома, сдайте ваши путевки и немедленно возвращайтесь в Ленинград.
От неожиданности я растерялся и замолчал. Когда же я опять смог заговорить, с горячностью сказал:
— Как это так? В кой-то веки появилась возможность по-человечески отдохнуть. Я мог бы уехать и не заходя к вам. Поступил уж слишком добросовестно. Доложил без вызова. А вы, вместо «спасибо», поступаете так бесчеловечно. Считайте, что я у вас не был. До свидания.
И, резко повернувшись, вышел из кабинета, в сердцах хлопнув дверью.
Немного поостыв, я вспомнил, что еще до отъезда в Ленинград был принят в члены партии и мне оставалось только зайти в райком за партбилетом. Меня радушно принял первый секретарь и после соответствующих напутствий спросил:
— Нет ли у вас каких-либо вопросов?
— Один есть. — И я рассказал ему о своей ситуации. — Так ехать мне в отпуск или вернуться к работе?
— Если бы вы уехали напрямую, то все было бы нормально, но коли доложились, нужно подчиниться Наркомату.
Решив вернуться, я сдал одну путевку, а другую оставил для жены, сообразив, что ей-то Яковлев не указ.
Хотя мое решение было продиктовано партдисциплиной, я еще долго не мог успокоиться. Поехав к Речному вокзалу и прогулявшись по прекрасной набережной, привел свои чувства в порядок. «Юпитер, если ты сердишься, значит ты не прав», — пришло мне в голову изречение древних римлян. В самом деле, если посмотреть на эту ситуацию глазами АэСа, отбросив в сторону предположение о простом самодурстве, почему же он распорядился, чтобы я возвращался, да еще немедленно? Что-нибудь случилось экстренное? Ну, к примеру, уже после моего отъезда разбился если не эталон, на котором без меня едва ли станут летать, то один из серийных самолетов. Да, такой случай вполне возможен. Тогда отчего же, спрашивается, я раскипятился? Или еще — вдруг вот-вот разразится война? Он-то может об этом знать, но не обязан мне выкладывать любую конфиденциальную информацию. Да мало ли еще что могло произойти, о чем бы мне было бы простительно сразу у него спросить. Где же у меня простая выдержка? Не слишком ли я сам высоко залетел? Что я, собственно, такого выдающегося сделал? За плечами у АэСа больше двух десятков опытных самолетов, из них несколько уже строятся в серии, а ты что? Построил всего один, да и тот не новый, а лишь модифицированный, и уже возомнил о себе.
